Дом у железной дороги (СИ)

Олег поймал меня. Поначалу я хотел говорить о его тупости, сейчас о непонимании, а уже через три секунды, вот сейчас, я совершенно не знаю, о чем мне говорить. Я дошел до того состояния, когда вижу одно дерьмо. Беспросветное дерьмо. И прежде всего, в самом себе. Такого прежде никогда не было. А он взял и оставил меня наедине с ним. Это так жестоко. Олег заставляет меня думать о том, о чем я никогда раньше не задумывался. И это далеко не лучшее, что он мог для меня сделать.

Ощущаю себя как в том фильме, «Газовый свет», кажется, называется. Скажи же мне, Грегори, правда ли этот свет так мерцает, или я просто схожу с ума? Правда ли слышны эти шаги на чердаке, мой дорогой Грегори? И правда ли я настолько отвратителен всем вокруг, что меня проще держать здесь, в четырех стенах, рядом с тобой, единственным любящим меня человеком?

Жмусь к его руке и закрываю глаза.

Я задаю слишком много вопросов, но не получаю ни одного ответа.

Он принес мне коробку конфет к чаю. Молочный шоколад в форме морских фигур: начиная от ракушек и заканчивая всеми рыбешками, которые можно представить. Я заметил, что он любит меня баловать. Не знаю только, откуда у него еще берутся деньги на все это: у моего сейфа очень надежный код, а банковский счет ему не взломать даже при всем желании. Прикидываю мысленно, сколько у него должно было остаться денег, если он начал откладывать, допустим, с первой зарплаты. А в голове цифры не вяжутся. Путаюсь уже на третьем подсчете и забиваю.

От него пахнет парфюмом. Не тем, которым он пользуется обычно, иным, но запах сладкий-сладкий, аж желудок сводит. Сам не замечаю, как льну к нему и вдыхаю. И узнаю – этот аромат ни с чем не спутаешь.

Пахнет медом, чем-то терпким. И пахнет кровью. Свежей кровью. Я вдыхаю глубже и закрываю глаза. Он использовал этот парфюм в самый первый день, когда узнал меня с изнанки. Узнал меня не как Сергея Разумовского, миллиардера, основателя «Вместе», скандального парня с обложки, а как человека, выплескивающего свою агрессию через нож. Меня не могли поймать, и это опьяняло даже больше, чем все деньги, которые я держал в своих руках; запах крови, этой грязной, зараженной крови, казался мне порой изысканнее собственного парфюма. Я боялся себя в такие моменты и восхищался одновременно. Я словно превращался в другого человека, более сильного, более высокого, я был выше них всех, сильнее и справедливее.

Я вдыхаю этот запах глубже, прижимаюсь к шее всем лицом. Олег тогда, я помню, меня очень удивил. Я не хотел, чтобы он видел мою изнанку, не хотел, чтобы ее видел хоть кто-то, потому что я был уверен, что во всем мире не найдется человека, который бы понял меня, понял, что мной движет, – а он понял. Беспрекословно. Весь подъезд сиял, и я не мог найти и каплю крови, хоть и осмотрел каждый метр детально. Мой идеальный, мой прекрасный союзник, мой верный пес, готовый сгрызть трупы, если я того попрошу. Мой злейший друг.

Меня не могли найти тогда, но не могут найти и сейчас – такая вот ирония.

Открываю глаза и отстраняюсь от него, чтобы посмотреть в лицо. Он удивлен – совсем немного, – но не возражает. Поддается ближе, а я хватаю его за губу и впиваюсь зубами со всей силы, пока не прокусываю. Я не из тех, кто фанатеет по виду крови, не из тех, кому ее запах нравится, но в эту секунду я понимаю – чешутся руки. Ломает, как наркомана, и хочется выпустить пар. Выпустить агрессию и злобу, которой внутри меня предостаточно. Я кусаю его сильнее и шумно вдыхаю, забираясь к нему на колени, чуть не снося стол. Не успеваю думать – делаю. Чем больше дышу, тем больше чувствую, что умру, если ничего не сделаю. А он шипит, мотает головой, пытаясь высвободиться, а я хватаюсь за него крепче и крепче, сжимаю его голову идеальной формы (если бы я мог вытащить из-под кожи его череп и разрезать пополам – идеально идентичные половины), и не даю отстраниться. Чувствую, что завожусь (и в любой другой момент я бы пристыдил себя – не настолько ведь я отчаялся), но не могу остановиться. Кусаю его снова и снова, и слизываю, слизываю, слизываю металлический привкус с его губ, сжимаю его уши, волосы, шею, и все напираю, прижимаясь плотнее, пока не становится тяжело дышать. И хочется говорить развязно, хочется говорить грязные вещи, хочется повалить его на пол и показать, что значит иметь кого-то. Не контролирую себя – пытаюсь стащить через его чертову голову эту отвратительную водолазку, а он сопротивляется, отталкивает меня – завожусь еще больше.

И тут он бьет меня.

Прямо по лицу.

Так сильно, что я не удерживаю равновесие и падаю на пол.

И это меня отрезвляет. Отрезвляет гудение в затылке, которым я ударился, отрезвляет горящая скула, на которой наверняка появится синяк. И смотрю на него, замершего надо мной, растрепанного, с размазанной кровью по губам и подбородку, и вижу в его глазах нескрываемое… отвращение. И разочарование. Он вытирает губы запястьем, смотрит на него, а потом снова на меня, и я жду, когда он поможет мне подняться.

А он разворачивается и уходит, оставляя меня наедине с собой.