Дом Весталок

Мегадор: У себя велел копать я сад. Однако где же он?

Про себя я стонал от досады за своего друга Статилия; но, хоть его игра была весьма невыразительна, он безупречно следовал указаниям владельца труппы. Росций славился не только обряжанием старых комедий в яркие одеяния и маски, но и сложной хореографией своих постановок: Статилий и Панург ни секунды не оставались в неподвижности, чем грешили актеры трупп рангом пониже — они кружили по подмосткам в безостановочном комическом танце, подобно жёлто-голубому вихрю.

Потянув меня за рукав, Эко повёл плечом в сторону сидящего рядом с ним. Флавий вновь что-то шептал на ухо телохранителю, и, судя по сдвинутым бровям белобрысого громилы, тот был изрядно озадачен. Выслушав хозяина, здоровяк поднялся и затопал к проходу. Эко шустро убрал ноги под скамью, я же оказался не столь расторопным, так что этот увалень отдавил мне ногу. Я невольно взвыл, и соседи последовали моему примеру, решив, что я выражаю недовольство актёрами. Стоит ли упоминать, что этот чурбан и не подумал извиниться.

Эко вновь дёрнул меня за рукав.

— Да пусть его, — бросил я. — Грубиянов бояться — в театр не ходить.

Он лишь закатил глаза и раздражённо скрестил руки. Я знал, что означает этот жест: если бы только я мог говорить!

На подмостках соседи уже столковались о женитьбе Мегадора на дочери Эвклиона, и оба исчезли за скеной под визг свирелей и звяканье цимбал — на этом и завершился первый акт.

Музыканты затянули новый мотив. Мгновение спустя из-за скены появились два новых актёра — ссорящиеся повара, на которых была возложена подготовка свадебного пира. Римская публика обожает шутки про еду и обжорство — чем грубее, тем лучше. Пока я стонал от ужасающих каламбуров, Эко смеялся как ни в чём не бывало, издавая хриплые лающие звуки.

В самый разгар веселья моя кровь заледенела: за смехом я различил отчаянный вопль.

Это был не женский крик, а мужской; так кричат не от страха, а от боли.

Я воззрился на Эко, который уставился на меня: он тоже это разобрал. Похоже, кроме нас двоих никто ничего не заметил, но актеры на подмостках явно услышали: комкая свои реплики, они принялись поглядывать на дверь в скене, наступая друг другу на ноги. Зрителей их неуклюжесть лишь рассмешила ещё пуще.

Наконец ссора поваров подошла к концу, и они исчезли за задником.

Подмостки опустели. Пауза явно затягивалась. Из-за скены раздавались непривычные, непонятные звуки — сдавленные возгласы, растерянное бормотание, затем — новый крик. Публика принялась перешептываться и ёрзать на сидениях.

Наконец левая дверь распахнулась, и на подмостки выступил актёр в маске скряги Эвклиона — в по-прежнему желтом, но явно другом плаще. Вскинув руки, он выкрикнул:

— Несчастье!

По моей спине поползли мурашки.

— Несчастье! — повторил он.

— Сегодня к свадьбе дочери отправился

На рынок: рыбы спрашиваю — дорого.

Баранина, говядина, телятина,

Тунец, свинина, — что ни взять, всё дорого…

Персонаж явно был Эвклионом, но вот играл его уже не Панург — из-под маски вещал сам Росций. Похоже, прочие зрители не обратили на это внимания, или, по крайней мере, не возражали против подобной подмены — они тут же как ни в чем не бывало принялись хохотать над бедолагой Эвклионом, одурманенным собственной жадностью.

Росций разыгрывал роль превосходно, с тем самым безупречным чувством такта, которое приходит после многократного повторения, но мне показалось, что я различаю в его голосе странное подрагивание. Когда он повернулся так, что можно было поймать его взгляд из-под маски, я не различил знаменитого прищура — глаза были тревожно распахнуты. То ли Росций и впрямь был чем-то не на шутку напуган, то ли так хорошо вошел в роль Эвклиона, терзавшегося, как бы его драгоценный клад не обнаружила ватага поваров.

— Но это что? Открыта в нашем доме дверь,
И шум внутри. Беда моя! Не грабят ли?
О, нет, горшок побольше ищут для курятины!
Ей-ей, горшок мой ищут! Тащат золото!

Он бросился за скену, едва не запутавшись в собственном жёлтом плаще. Его сопровождал грохот бьющейся посуды.

Центральная дверь вновь сдвинулась, и оттуда выскочил один из поваров, завывая в панике:

— На помощь! На помощь!

Это был Статилий! Застыв, я хотел было вскочить с места, но оказалось, что и это была лишь часть постановки.

— Граждане, свои, чужие! И соседи, и пришельцы! — выкрикнул он, поправляя маску. Спрыгнув с подмостков, он кинулся прямиком в проход:

— Дайте место, где бежать мне! Улицы освободите!
В первый раз попал к вакханкам поваром для вакханалий[8]!
Мальчики и сам я, бедный, сильно палками избиты!
Всюду боль, совсем конец мой! Так по мне старик работал!