Дом Весталок

Следя за ней взглядом, я наслаждался ритмичным колыханием бёдер под лёгкой тканью зелёного одеяния. Я приобрел Бетесду на александрийском рынке рабов много лет назад отнюдь не за её кулинарные способности, и с тех пор они так и не улучшились, но во всех остальных отношениях она была само совершенство. Заглядевшись на свисающие до пояса чёрные пряди, я представил себе, как в них теряются доверчивые мотыльки, словно звёзды, мерцающие на тёмно-синем небе. Прежде чем в мою жизнь вошёл Эко, мы с Бетесдой почти каждую ночь проводили в нашем садике в полном одиночестве…

Он собственной персоной вырвал меня из мечтаний, дёрнув за край туники.

— Да, Эко, что такое?

Развалившись на ложе по соседству с моим, он соединил кулаки вместе, а затем развёл их, словно разворачивая свиток.

— А, твой урок чтения — ведь сегодня мы так до него и не добрались. Но мои глаза уже подустали, и твои, должно быть, тоже. Да и на уме у меня сейчас совсем другое…

Он хмурил брови в шутливом порицании, пока я не сдался.

— Ну ладно. Тащи ту лампу поближе. Что хочешь почитать сегодня?

Указав на себя пальцем, Эко покачал головой, а затем указал на меня. Сложив пальцы лодочкой, он оттопырил ими уши и закрыл глаза. Он предпочитал (да и я, по секрету, тоже), чтобы читал я, а он лишь наслаждался, слушая. В то лето мы провели немало ленивых послеполуденных часов и долгих тёплых ночей за этим занятием. Пока я читал «Историю Ганнибала» Пизона, Эко сидел у моих ног, высматривая слонов в очертании облаков; когда декламировал историю сабинянок[14], он лежал на спине, изучая луну. В последнее время я читал ему старый потрёпанный свиток Платона, дарованный не слишком щедрой рукой Цицерона. Эко понимал по-гречески, хоть и не знал ни единой буквы, так что увлечённо следил за рассуждениями философа, хотя порой в его больших карих глазах я видел отблеск сожаления, что сам он не способен поучаствовать в подобном диалоге.

— Значит, продолжим с Платоном? Говорят, что философия после еды способствует пищеварению.

Кивнув, Эко бросился за свитком. Мгновение спустя он вынырнул из тени перистиля, бережно сжимая его в руках. Внезапно мальчик остановился, застыв подобно статуе со странным выражением на лице.

— В чем дело, Эко? — Мне показалось было, что он занемог; впрочем, хоть рыбные клёцки и репа в куминовом соусе в исполнении Бетесды были так себе, но всё же не настолько, чтобы пареньку от них стало плохо. Он стоял, уставившись в пространство, и, казалось, вовсе меня не слышал.

— Эко, с тобой всё в порядке? — Он напрягся так, что всё тело дрожало, а на лице возникло выражение не то испуга, не то восторга. Затем он подскочил ко мне и, сунув свиток прямо под нос, принялся возбуждённо тыкать в него пальцем.

— Никогда не встречал юношу, столь охочего до знаний, — пошутил было я, но он не подыграл мне — на его лице была написана гробовая серьёзность. — Эко, это всего лишь Платон, которого я читал тебе всё лето напролет. С чего бы вдруг такой ажиотаж?

Эко вновь принялся за пантомиму. Воткнутый в сердце кинжал, безусловно, был призван изобразить Панурга.

— Панург — и Платон? Эко, я по-прежнему не вижу никакой связи.

Он закусил губу и принялся метаться, не в силах передать свои мысли. В конце концов он скрылся в глубине дома и появился вновь, сжимая два предмета, которые бросил мне на колени.

— Эко, осторожнее! Эта вазочка из драгоценного зелёного стекла прибыла сюда из самой Александрии. И зачем ты принес красный черепок? Должно быть, это кусок черепицы с крыши…

Эко выразительно указал на каждый из предметов, но я по-прежнему не улавливал, в чем тут суть.

Он вновь пропал, на сей раз притащив мой стилус и восковую табличку, на которой написал «красный» и «зелёный».

— Ну да, Эко, я вижу, что ваза зелёная, а черепица красная. И кровь красная… — Эко затряс головой, указывая на свои глаза. — У Панурга были зелёные глаза… — Они как наяву явились перед моим внутренним взором, безжизненно созерцая небо.

Эко топнул ногой и ещё яростнее затряс головой, давая понять, что я мыслю совершенно не в том направлении. Забрав вазу и кусок черепицы, он принялся перекладывать их из руки в руку.

— Эко, прекрати! Я же сказал, это не простая ваза!

Небрежно отложив их, он вновь потянулся за стилусом. Стерев слова «красный» и «зелёный», вместо них он написал «голубой» и, казалось, хотел добавить ещё что-то, но не знал, как правильно написать. Закусив кончик стилуса, он в растерянности покачал головой.

— Эко, сдается мне, ты заболел. Не могу понять, что ты тут затеял.

Выхватив у меня свиток, он принялся разворачивать его, судорожно просматривая текст. Но, даже будь он написан на латыни, для мальчика было бы нелёгкой задачей расшифровать слова, чтобы найти то, что ему нужно, а греческие буквы были и вовсе ему неведомы.