Дома стоят дольше, чем люди (сборник)

Из столовой мы уходили вместе. Люся шла впереди. У выхода вдруг обернулась резко. Проговорила:

– Я не знаю, зачем я живу.

Несколько раз она показывает мне фотографию Никиты Михалкова.

С одной стороны – его молодой портрет: лучше не бывает. С другой стороны надпись: «Коза, я всегда спокоен, когда ты у меня за спиной».

Не каждого человека можно спокойно держать за спиной, тем более в такой банде, как кино.

Людмила Гурченко любила своего отца Марка нечеловеческой любовью. А может, как раз человеческой. Она его боготворила. Когда его не стало, она самым серьезным образом замыслила его воскрешение. Подробности я не уточняла. Это было под силу только Иисусу Христу в случае с Лазарем. Но Людмиле казалось – и ей под силу. Если так истово хотеть, можно добиться желаемого. Всего можно добиться, кроме одного: нельзя из мертвого человека сделать живого. А наоборот – запросто. Живые с легкостью превращаются в мертвых – каждый день, каждую минуту.

Существуют вещи, недостижимые даже для примадонны.

Люся постоянно пребывает в плохом настроении. Ее все раздражают, особенно поклонники таланта. Обязательно какой-нибудь смельчак подходит и говорит:

– Ой! Я помню «Карнавальную ночь», я еще тогда в школу ходил.

Что стоит за этими словами? Как вы, Люся, давно живете. Получается, что Гурченко старая, как пирамида Хеопса. И в самом деле: «Карнавальная ночь» вышла в пятьдесят седьмом году, а сейчас двухтысячный. Можно посчитать.

Людмила тихо звереет и произносит раздельно:

– Пошел на хер.

Бедный поклонник не понимает, в чем дело, откуда грубость, что он такого сказал?

Но вот заканчивается срок ее пребывания в «Барвихе», и Людмила дает прощальный концерт. Это как бы форма благодарности.

В концертный зал сбегаются все работники санатория и их знакомые из соседних деревень. Зал ломится: повара, официантки, горничные, медсестры. Заняты все места, дети на коленях. Аншлаг.

Раздается музыка: «Пять минут», и на сцену выпорхнула молодая, розовая, вся в ярких развевающихся одеждах, льняных кудрях – красавица, богиня, ангел. Людмила Гурченко. Ее невозможно узнать. Она буквально перевоплощается из кокона в бабочку. В ней на полную мощность включается рубильник таланта и освещает всю ее сущность – снаружи и изнутри.

Она поет своим необычным, только ей присущим голосом. Ни у кого нет такого.

В Люсин репертуар не входит колоратура типа «Кричат скворцы во все концы: “Весна идет! Весне дорогу!”». Это не ее репертуар. Кроме весны существуют осень, зима и многие несправедливости. И это – тоже жизнь. И об этом тоже надо спеть, чтобы поддержать путника в дороге.

Есть песни, которые никто не спел лучше, чем Людмила Гурченко.

Умерла она внезапно, быстро, и даже сама не поняла, что с ней случилась смерть.

Однако я отвлеклась.

Вернусь в 1967 год. Вышел мой первый рассказ «День без вранья», и Пырьев просит Рязанова стать художественным руководителем будущего фильма. Рязанов соглашается.

На это – две причины. Первая: просьба Пырьева, которому Эльдар обязан своим восхождением. Вторая причина – мой редактор Нина Скуйбина.

Нина

Красавица. Хрупкая, большеглазая, с глазами «горячими до гари».

Будучи студенткой ВГИКа, она вышла замуж за Володю Скуйбина с режиссерского факультета.

Володя – высокий, широкоплечий, русский богатырь, как будто сошел с плаката. Нина – тонкая, с черной челкой, мерцающими глазами. Пара – хоть рисуй. Однако родители Володи не приняли этот выбор сына. Почему? Они не любили евреев, а Нина – еврейка.

Я не буду останавливаться на этом нюансе, который называется «антисемитизм». Но последнее время мне кажется: антисемитизм убывает. Евреем быть можно и даже модно. Но сейчас не об этом.

Володя Скуйбин заболел гриппом и получил осложнение. С удивлением заметил, что у него онемел мизинец на руке. Он думал – мелочь. А это оказалась началом болезни: рассеянный склероз. Исчезает миелин – изоляция вокруг нерва. Нерв обнажается и выходит из строя, перестает передавать сигнал. Тело больше не подчиняется человеку, он становится неподвижным и медленно умирает.

От этой болезни умер Николай Островский. Будучи неподвижным, он успел продиктовать книгу «Как закалялась сталь».

Мое поколение проходило эту книгу в школе. Нам ее вдалбливали в мозги, а сейчас вряд ли кто ее помнит.

«Как закалялась сталь» написана на злобу дня, а те произведения, что на злобу дня, – растворяются без следа. Остаются только вечные темы.

Володя Скуйбин уже не вставал, но продолжал снимать свой фильм «Жестокость» по одноименной повести Павла Нилина. Когда актеры видели, как режиссер руководит съемками, лежа на носилках, они полностью отдавались общему делу и забывали о своих интересах.

Володя болел долго. Нина не могла выйти из дома, боялась оставить мужа одного. Но выходить приходилось: за продуктами, в аптеку. Нина старалась поскорее вернуться и научилась ходить быстро. Эта стремительная походка так и осталась с ней навсегда. Когда мы шли рядом, я всегда семенила, стараясь ее догнать.

Фильм «Жестокость» вышел на экраны и стал культовым фильмом своего времени. Все поняли: пришел большой талант.