Домашний спектакль

— Леди и джентльмены! Смю васъ уврить, съ искреннимъ сожалніемъ, что я весьма сожалю о необходимости сообщить вамъ, что Яго, которому предстояло играть мистера Вильсона… Простите, леди и джентльмены, я естественнымъ образомъ нсколько взволнованъ (аплодисменты)… Я хочу сказать, что мистеръ Вильсонъ, которому предстояло сыграть Яго… былъ… собственно говоря… или, иными словами, леди и джентльмены, дло въ томъ, что я сію минуту получилъ записку съ увдомленіемъ, что Яго никакъ не можетъ быть уволенъ изъ почтовой конторы сегодня вечеромъ. Въ виду такихъ обстоятельствъ, я увренъ… лю… лю… любительскій спектакль… дру… дру… другой джентльменъ взялъ на себя читать роль… проситъ снисхожденія, на короткое время, надясь на любезность и доброту британской публики.

Оглушительные аплодисменты. Мистеръ Семпроній Гетльтонъ удаляется со сцены; занавсъ падаетъ.

Публика, разумется, была настроена крайне добродушно; вся затя со спектаклемъ въ сущности являлась фарсомъ; поэтому зрители дожидались еще битый часъ съ невозмутимымъ терпніемъ, угощаясь лимонадомъ и печеньемъ.

Наконецъ трагедія началась. Все шло довольно благополучно до третьей сцены перваго дйствія, гд Отелло обращается къ сенату: единственный недочетъ заключался въ томъ, что Яго, не имя возможности напялить на себя ни одной пары обуви изъ костюмерной кладовой, по причин сильнаго отека ногъ, вызваннаго жарою и волненіемъ, былъ принужденъ играть свою роль въ высокихъ кожаныхъ сапогахъ, совершенно не подходившихъ къ его богато вышитымъ панталонамъ. Когда Отелло начатъ держать свой отвтъ передъ сенатомъ (величіе котораго было представлено плотникомъ, изображавшимъ герцога, двумя рабочими, приглашенными по рекомендаціи садовника, и мальчикомъ), миссисъ Портеръ поймала наконецъ случай, который ловила такъ старательно.

Мистеръ Семпроній продекламировалъ:

Совтъ почтетнный, властный и свтлйшій,
Вельможные, благіе господа!
Что дочь у старика я взялъ,
То правда: грубъ я рчью…

— Это врно? — шепнула миссисъ Портеръ дяд Тому.

— Нтъ.

— Тогда поправьте же его!

— Сейчасъ. Семъ! — крикнулъ дядя Томъ, — это не такъ, мой милый.

— Въ чемъ я ошибся, дядя? — спросилъ Отелло, совершенно позабывъ важность своего положенія.

— Ты пропустилъ маленько. «Правда, на ней женатъ я».

— Охъ! ахъ! — воскликнулъ мистеръ Семпроній, стараясь скрыть свое замшательство такъ же настойчиво и безуспшно, какъ зрители старались скрыть подъ притворнымъ кашлемъ душившій ихъ смхъ.

…Правда, на ней женатъ я.

Размръ и суть моей вины

Идутъ дотол; дальше нтъ.

(Въ сторону): Почему ты не суфлируешь, отецъ?

— А потому, что затерялъ свои очки, — отозвался бдный мистеръ Гетльтонъ, еле живой отъ жары и суматохи.

— Такъ, — сказалъ между тмъ дядя Томъ. Ну, вотъ теперь слдуетъ: «грубъ я рчью».

— Да, я знаю, — отвчалъ злополучный дирижеръ, продолжая свой монологъ.

Напрасно и безполезно было бы приводить вс случаи, когда дядя Томъ, совершенно попавшій теперь въ свою стихію и подстрекаемый ехидною миссисъ Портеръ, поправлялъ ошибки актеровъ. Достаточно замтить, что стоило ему осдлать своего конька, чтобъ забыть обо всемъ прочемъ. Такимъ образомъ весь остатокъ піесы прошелъ подъ его бормотанье вполголоса роли каждаго дйствующаго лица. Публика потшалась на пропалую. Миссисъ Портеръ была на седьмомъ неб. Исполнители сбивались на каждомъ шагу. Дядя Томъ никогда въ жизни не чувствовалъ себя такъ пріятно, а его племянникамъ и племянницамъ, хотя они и были объявлены наслдниками его крупнаго состоянія, никогда такъ искренно не хотлось, чтобъ онъ убрался къ праотцамъ, какъ въ тотъ достопамятный вечеръ.

Сюда присоединилось еще много другихъ не столь важныхъ обстоятельствъ, содйствовавшихъ охлажденію усердія у «дйствующихъ лицъ». Ни одинъ изъ исполнителей не могъ шагнуть въ своихъ брюкахъ, пошевелить рукой въ своей куртк. Панталоны были черезчуръ узки, башмаки слишкомъ широки, а мечи всхъ формъ и размровъ. Мистеръ Эвансъ, слишкомъ высокій ростомъ для маленькой сцены, щеголялъ въ черной бархатной шляп съ громадными блыми перьями, красота которыхъ терялась въ «облакахъ»; единственное неудобство этого роскошнаго головного убора состояло въ томъ, что, когда шляпа была у Эванса на голов, онъ не могъ ее снять, а когда снималась, то не было возможности ее надть. Рыбаки, нанятые для этой оказіи, подняли настоящій бунтъ, отказываясь играть, если имъ не прибавятъ угощенія крпкими напитками; когда же ихъ требованіе было удовлетворено, то оии въ сцен изверженія вулкана опьянли самымъ натуральнымъ манеромъ. Отъ краснаго бенгальскаго огня, зажженнаго въ конц второго акта, чуть не задохнись зрители, а вдобавокъ едва не загорлся домъ, такъ что пьесу доигрывали въ густомъ дыму.