Домби и сын

Въ конторскихъ заведеніяхъ въ Сити шлифованныя стекла оконъ плотно затворены ставнями, и между тмъ какъ дневной свтъ, пробивающійся черезъ щели, на половину затмеваетъ лампы, зажженныя на конторкахъ, самый день вполовину затмевается этими же лампами, и всеобщій мракъ преобладаетъ. Обычная дятельность пріостановилась. Писаря теряютъ охоту къ работ, назначаютъ дружелюбныя свиданія въ трактирахъ, кушаютъ котлеты и гуляютъ по берегу Темзы. Перчъ, разсыльный, медленно и вяло исполняетъ порученія, заходитъ съ пріятелями въ знакомыя харчевни и поговариваетъ съ нкоторымъ одушевленіемъ о сует міра сего. По вечерамъ онъ раньше обыкновеннаго возвращается домой и угощаетъ м-съ Перчъ телячьими котлетами и шотландскимъ пивомъ. М-ръ Каркеръ, главный приказчикъ, не угощаетъ никого, и его никто не угощаетъ. Онъ сидитъ одиноко въ своей комнат и цлый день скалитъ зубы.

Вотъ цлая коллекція розовыхъ дтей выглядываетъ изъ оконъ напротивъ дома м-ра Домби. Они любуются на черныхъ коней съ перьями на головахъ, которые стоятъ y воротъ Домби. Тронулись кони и повезли черную карету, a за каретой двинулся длинный рядъ джентльменовъ съ шарфами и высокими жезлами. За ними огромная толпа народу.

И вотъ изъ-за гурьбы слугъ и рыдающихъ женщинъ въ траурныхъ платьяхъ, выступаетъ, наконецъ, самъ м-ръ Домби, по направленію къ другой карет, которая его ожидаетъ. "Печаль и тоска не сокрушили его сердца", — думаютъ наблюдатели. Походка его тверда; осанка величественна, какъ и прежде. Онъ не закрываетъ лица платкомъ и гордо смотритъ впередъ. Немного поблднлъ онъ, но суровое лицо его сохраняетъ неизмнно одинаковое выраженіе. Онъ садится въ карету, и за нимъ слдуютъ три другихъ джентльмена. Тихо потянулась вдоль улицы похоронная процессія.

Наконецъ, медленный поздъ двигается въ церковную ограду при тоскливомъ гудніи колоколовъ. Здсь, въ этой самой церкви, бдный мальчикъ получилъ все, что собирается оставить на земл, — имя. Здсь же, подл истлвшихъ останковъ матери, положатъ все, что умерло въ немъ. И благо имъ! Прахъ ихъ лежитъ тамъ, гд Флоренса въ своихъ одинокихъ — о да, одинокихъ! — прогулкахъ будетъ навщать ихъ могилы.

Панихида кончилась, и пасторъ удалился. М-ръ Домби озирается вокругъ и спрашиваетъ тихимъ голосомъ:

— Здсь ли человкъ, которому приказано дожидаться распоряженій относительно памятника?

Кто то выступаетъ впередъ и отвчаетъ: "Здсь".

М-ръ Домби объясняетъ, гд стоять памятнику, и показываетъ, поводя рукою по стн, фигуру и величину монумента. Потомъ, взявъ карандашъ, пишетъ надпись и, отдавая ее, говоритъ:

— Желаю, чтобы это исполнено было немедленно.

— Слушаю, сэръ, поспетъ скоро.

— Надюсь. Тутъ, какъ видите, обозначены только имя и лта.

Человкъ кланяется, смотритъ на бумагу, и какое-то недоразумніе возникаетъ въ его голов. Но м-ръ Домби, не замчая его колебанія, отворачивается и поспшно идегь къ паперти.

— Прошу извинить, сэръ, — сказалъ тотъ же человкъ, слегка дотрагиваясь сзади до его шинели, — но такъ какъ вы желаете, чтобы это было сдлано немедленно, a я могу тотчасъ же приняться за работу…

— Ну?

— То не угодно ли вамъ прочитать, что вы изволили написать? Здсь, кажется, ошибка.

— Гд?

Ваятель подаетъ ему бумагу и указываетъ циркулемъ на слова: "любимое и единственное дитя".

— Кажется, сэръ, тутъ должно бы стоять: "сынъ"?

— Вы правы. Такъ точно. Поправьте.

Отецъ ускоряетъ шаги и садится въ карету. Когда три его спутника заняли свои мста, его лицо покрылось воротникомъ шинели, и никто уже не видалъ его въ тотъ день. Онъ первый выходитъ изъ кареты и поспшно удаляется въ свою комнату. Прочіе его товарищи — м-ръ Чиккъ и два врача — идутъ наверхъ въ гостиную, гд ихъ принимаютъ миссъ Токсъ и м-съ Чиккъ. Но что теперь длается во второмъ этаж въ запертой комнат, какія мысли волнуются въ голов сироты-отца, какія чувства или страданія сокрушаютъ его сердце, — никто не знаетъ.

Внизу подъ лстницей, въ огромной кухн, поговариваютъ, что "теперь какъ будто воскресенье", и, однако-жъ, странно: по улицамъ народъ кишитъ въ будничномъ плать и будничная дятельность во всемъ разгар. Не гршно ли это? Не преступно ли? Сторы на окнахъ вздернуты, ставни открыты, и кухонная компанія съ комфортомъ засдаетъ за бутылками, которыя откупориваются съ нкоторымъ эффектомъ, какъ на пиру. Вс пребываютъ въ благочестивомъ расположеніи духа и чувствуютъ наклонность къ назиданію. М-ръ Таулисонъ восклицаетъ съ глубокимъ вздохомъ: "Горе намъ гршнымъ, аще не исправимся!" на что кухарка съ глубокимъ вздохомъ отвтствуетъ: "Богъ вдаетъ, исправимся ли. Велики щедроты твои, Господи, и долготерпнію твоему нсть предла!" Вечеромъ м-съ Чиккъ и миссъ Токсъ принимаются за шитье. Вечеромъ также м-ръ Таулисонъ выходитъ за ворота погулять вмст съ горничною, которая еще не обновляла своей траурной шляпки. Они бродятъ очень нжно по глухимъ переулкамъ, и Таулисонъ изъявляетъ непреложное намреніе остепениться и торговать огурцами на Оксфордскомъ рынк.