Домби и сын

— А, впрочемъ, онъ, можетъ быть, хочетъ сказать что-нибудь, — проговорилъ м-ръ Домбй, отрывая глаза отъ распечатаннаго письма и настороживъ слухъ.

— Нтъ, сэръ, — отвчалъ Вальтеръ, оглушенный и взволнованный безконечнымъ множествомъ картинъ, нарисованныхъ его воображеніемъ. Онъ уже видлъ капитана Куттля въ его лощеной шляп, съ изумленіемъ взирающаго на м-съ Макъ Стингеръ, видлъ отчаянный вопль и стоны старика-дяди, прощающагося съ единственнымъ другомъ и племянникомъ, безъ надежды когда-либо увидть его на этомъ свт.

— Я вамъ очень обязанъ сэръ, — продолжалъ Вальтеръ посл минутной паузы, — и едва…

— Ему нечего ждать, Каркеръ, — сказалъ м-ръ Домби.

И когда м-ръ Каркеръ повторилъ: — "Вамъ нечего ждать", Вальтеръ увидлъ ясно, что дальнйшее промедленіе было бы сочтено за непростительную дерзость и, повсивъ голову, вышелъ изъ комнаты въ судорожномъ волненіи, не сказавъ ни слова. Въ коридор его догналъ приказчикъ и веллъ позвать къ себ брата.

Вальтеръ нашелъ Каркера младшаго въ его каморк за перегородкой и, сообщивъ данное порученіе, немедленно отправился съ нимъ въ комнату главнаго приказчика.

Каркеръ старшій величаво стоялъ y камина, запустивъ об руки за фалды фрака и держа голову вверхъ на своемъ высочайшемъ галстух, точь-въ-точь какъ м-ръ Домби. Не перемняя этой позы, не смягчая суроваго и гнвнаго выраженія, онъ слегка кивнулъ головой и веллъ Вальтеру затворить дверь.

— Джонъ Каркеръ, — сказалъ приказчикъ, вдругъ обратившись къ брату и выставляя страшные зубы, какъ будто онъ собирался загрызть своихъ собесдниковъ, — что y тебя за связь съ этимъ молокососомъ, который, какъ злой демонъ, всюду преслдуетъ меня твоимъ именемъ? Не довольно ли для тебя, Джонъ Каркеръ, что я, твой ближайщій родственникъ, и могу избавиться отъ этого…

— Позора, что ли?… договаривай, Джемсъ.

— Да, отъ позора. Но къ чему же трубить и горланить объ этомъ позор во всхъ концахъ и срамить менл передъ цлымъ домомъ? и когда же, въ минуту искренней довренности м-ра Домби! Неужели ты думаешь, братъ мой Джонъ Каркеръ, что имя твое въ этомъ мст совмстимо съ довріемъ и откровенностью?

— Нтъ, Джемсъ, нтъ, — возразизъ Каркеръ младшій, — я вовсе этого не думаю.

— Что же ты думаешь? загородить мн дорогу? бльмомъ повиснуть на моихъ глазахъ? Братъ мой, братъ мой! Мало ли обидъ претерплъ я отъ тебя?

— Я никогда не обижалъ тебя, Джемсъ, по крайней мр, съ намреніемъ.

— Еще разъ: ты — братъ мой, — сказалъ приказчикъ, — и это уже смертельная обида.

— Джемсъ, я бы отъ души желалъ разорвать эти кровныя узы.

— Могила разорветъ ихъ, твоя или моя.

Въ продолженіе этого разговора Вальтеръ смотрлъ на братьевъ съ безмолвнымъ изумленіемъ и болзненной грустью, едва переводя духъ. Старшій по лтамъ и младшій по значенію въ торговой администраціи стоялъ въ почтительномъ отдаленіи, потупивъ взоры, понуривъ голову, смиренно выслушивая упреки грознаго судіи. И горьки были эти упреки, сопрождаемые горделивымъ тономъ и безжалостнымъ взоромъ, въ присутствіи молодого человка, невольнаго свидтеля ужасной загадочной сцены! И, между тмъ, ни одной жалобы, ни одного колкаго слова не вырвалось изъ устъ таинственнаго подсудимаго: онъ стоялъ и слушалъ съ безграничной покорностью и только изрдка длалъ правою рукою умоляющій жестъ, какъ будто говорилъ: "Пощади меня, поіцади"! Ho палачъ не зналъ пощады и безжалостно терзалъ несчастную жертву, измученную продолжительной пыткой.

Наконецъ, великодушный и пылкій юноша, признавая себя невинной причиной этой бури, не могъ боле выдержать и съ величайшимъ жаромъ вмшался въ разговоръ.

— М-ръ Каркеръ, — сказалъ онъ, обращаясь къ главному приказчику, — поврьте, я одинъ во всемъ виноватъ, ради Бога, поврьте. По безотчетному легкомыслію, за которое никогда себя прощу, я безумно позволялъ себ говорить о вашемъ брат гораздо чаще, нежели нужно, и его имя невольно срывалось y меня съ языка, наперекоръ вашему формальному запрещенію. Но еще разъ — только я одинъ виноватъ ro всемъ, сэръ. Мы никогда не обмнялись ни однимъ словомъ о предмет, выходившемъ изъ круга нашихъ общихъ отношеній, да и вообще мы говоримъ очень мало. Впрочемъ, и то сказать, едва ли я правъ, обвиняя себя въ легкомысліи и необдуманности. Знайте, сэръ, если вамъ угодно это знать: я полюбилъ вашего почтеннаго брата, лишь только переступилъ черезъ порогъ этого дома, я почувствовалъ къ нему непреодолимое влеченіе съ перваго дня своей служебной дятельности, и мн ли было не говорить о немъ, мн, который о немъ только и думалъ?

Вальтеръ говорилъ отъ души и съ полнымъ сознаніемъ своего благородства. Еще разъ онъ окинулъ проницательнымъ взоромъ дрожащую руку съ умоляющимъ жестомъ, понурую голову, потупленные глаза и подумалъ про себя: "Такъ я чувствую, и такъ, a не иначе, долженъ дйствовать въ пользу беззащитной жертвы".