Домби и сын

— Какъ посторонній! — возразилъ Вальтеръ. — О, нѣтъ, нѣтъ. По крайней мѣрѣ, я чувствую не такъ, какъ посторонній.

— Хорошо. Но теперь не объ этомъ рѣчь. Онъ, милый Вальтеръ, — продолжала Флоренса, заливаясь слезами, — онъ любилъ тебя нѣжно, очень нѣжно, и развѣ забылъ ты, какъ передъ смертью завѣщалъ онъ "помнить Вальтера!" Я помню тебя, милый, я буду помнить тебя, пока скитаюсь на землѣ, и ангелъ мой съ высоты неба увидитъ, какъ святы для меня его послѣднія слова. Я хочу быть и буду твоей сестрой всю жизнь, и гдѣ бы ты ни былъ, куда бы ни забросила тебя судьба, ты долженъ знать, что сестра твоя любитъ тебя и всегда думаетъ о тебѣ. Вотъ что я желала сказать тебѣ, милый Вальтеръ, но я не могу говорить такъ, какъ бы хотѣла, потому что сердце мое слишкомъ переполнено.

И въ полнотѣ сердца, она протянула ему обѣ руки. Вальтеръ взялъ ихъ, склонилъ голову и прикоснулся устами къ заплаканному лицу, и оно не отпрянуло, это ангельское личико, не отворотилось, не вспыхнуло яркимъ румянцемъ, но смотрѣло на него спокойно и открыто съ безграничной вѣрой. Въ эту торжественную минуту всякая тѣнь сомнѣнія или тревожнаго волненія исчезла изъ души Вальтера. Живо представилъ онъ себѣ смертный одръ невиннаго страдальца, и, благословляемый его присутствіемъ, незримымъ для глазъ человѣческихъ, онъ поклялся самому себѣ запечатлѣть навѣки на скрижаляхъ сердца плѣнительный образъ его и своей сестры, и чтить ее, въ своемъ изгнаніи, какъ святой идеалъ чистоты и высокой преданности. Въ эту минуту онъ счелъ бы униженнымъ свое нравственное достоинство, если бы въ его головѣ возникли такія мысли и такія надежды, какихъ не могло быть въ ея собственной душѣ.

И въ эту минуту Сусанна Нипперъ вдругъ закусила всѣ ленты отъ своей шляпки и, воспославъ глубочайшій вздохъ въ потолочное окно, обратилась съ неожиданнымъ вопросомъ: кому угодно сливокъ и кому сахару. Потомъ, отобравъ удовлетворительную справку на эти важные пункты, она принялась разливать чай. Все маленькое общество усѣлось вокругъ стола и начало радушно угощаться подъ верховнымъ предсѣдательствомъ этой молодой лэди.

За полчаса передъ этимъ Вальтеръ ни за что въ свѣтѣ не рѣшился бы позволить себѣ фамильярнаго обращенія съ миссъ Домби; но теперь онъ говорилъ ей — ты и называлъ ее просто Флоренсой. Онъ наслаждался ея присутствіемъ свободно, между тѣмъ не далѣе какъ за нѣсколько минутъ позволялъ себѣ думать въ тревожномъ смущеніи, что было бы гораздо лучше, если бы она не пришла. Онъ спокойно любовался на ея личико, воображалъ полный расцвѣтъ ея красоты и думалъ, какъ счастливъ будетъ мужчина, который въ свое время овладѣетъ ея сердцемъ. Потомъ онъ съ гордостью мечталъ о собственномъ мѣстѣ въ этомъ сердцѣ и одушевлялся твердою рѣшимостью, во что бы ни стало сдѣлаться его достойнымъ.

Вѣроятно, надъ руками Суссаны Нипперъ, разливавшей чай, парило какое-то волшебное вліяніе, распространявшее по всей гостиной самую веселую и благоуханную атмосферу. Но, вѣроятно, также надъ стрѣлками хронометра дяди Соля парило какое-то враждебное вліяніе, потому что онѣ двигались съ необыкновенной быстротой. Какъ бы то ни было, гостьи вспомнили, что ихъ дожидается карета подлѣ магазина за ближайшимъ угломъ, и когда насчетъ этого обстоятельства обратились съ вопросомь къ безукоризненному хронометру, онъ далъ точный, положительный отвѣтъ, что карета дожидается очень давно. Никто не дерзалъ возставать противъ такого авторитета, и всего менѣе дядя Соль, который, если бы даже въ опредѣленную минуту ему назначена была петля на шею, безъ отговорокъ отправился бы на висѣлицу, не обнаруживъ ни малѣйшаго неудовольствія за быстрый ходъ стрѣлокъ на его непогрѣшимомъ хронометрѣ.

Флоренса на прощанье коротко изложила старику главнѣйшіе пункты ихъ договора и обязала его къ безусловному повиновенію. Дядя Соль, съ отеческой заботливостью и нѣжнѣйшими ласками, проводилъ ее до ногъ деревяннаго мичмана и потомъ передалъ ее Вальтеру, который отправился съ нею и Сусанной къ дожидавшейся каретѣ.

— Вальтеръ, — сказала Флоренса, когда они пошли, — передъ дядей я боялась спросить тебя. Скажи, пожалуйста, надолго ли ты уѣзжаешь?

— Право, Флоренса, я и самъ не знаю. Думаю, впрочемъ, что надолго. М-ръ Домби, кажется, имѣетъ въ виду не короткій срокъ.

— Что это, Вальтеръ, милостъ или опала? — спросила Флоренса послѣ минутнаго колебанія, устремивъ на него безпокойный взглядъ.

— Мое назначеніе въ Барбадосъ?

— Да.

Вальтеръ охотно далъ бы утвердительный отвѣтъ, но его лицо заговорило прежде, чѣмъ пошевелились губы, и Флоренса слишкомъ легко угадала настоящую мысль.

— Я боюсь, что папа не слишкомъ благоволитъ къ тебѣ, — сказала она робкимъ голосомъ.

— Почему ты такъ думаешь? — возразилъ Вальтеръ, улыбаясь. — Кажется, нѣтъ никакихъ причинъ…

— Никакихъ причинъ, Вальтеръ?