Доменная печь

Завела, — в голове заныло. Отодвинул я от себя чашку, стал злым и крепким, будто в меня ковш стали влили. У жены пары перегреваются, а я ей ни слова. Надеваю кепку и говорю детям:

— Ну, пойдемте погуляем...

Они вмиг, как в жару трава под дождем, вскочили. Жена язык прикусила и косится на меня, а я вроде не вижу ее. Взял мальчишек и веду в степь. Побегали мы там, поиграли, я и спрашиваю:

— Хотите завод поглядеть?

Обрадовались, бегом бегут за мною. Провел я их в цехи. Объясняю все, руками станки верчу, показываю, как точат, сверлят, долбят. На свой верстак посадил их, инструменты вынул, попилил, кусок старья зубилом срубил, показал, что в субботу делал. Мальчишки в рот глядят, расспрашивают. В горячих цехах чуть глаза свои не растеряли: печка-мартен, изложницы, формы, ямы — все интересно. У домны нам больше всего повезло: выпускали чугун.

Взял я мальчишек за руки и кричу:

— Не бойтесь!

Чугун ручьем в ковш льется, дошел до краев, кран стал рычать, двигаться. Чугун полился из жолоба по канавкам и к нам: «гу-гу-гу». Младший глядит, как кран несет ковш с чугуном, и пятится. Старший ногами перебирает.

— Смотри, — кричит, — булькает, как в чайнике! Жидкое, а не вода!

Я говорю им о жидком чугуне, а младший за полу дергает и удивляется:

— Какой это цугун? В цугуне мама суп валит...

Я смеюсь и замечаю, что они поглядывают на меня так, будто я стал выше и дороже им. Еще крепче заныло у меня сердце. Сметливые ребята, а растут в скуке, в паутине, с иконами. Не знали даже, что отец в цехе делает, какой из себя завод...

Кончилась плавка, вышли мы за ворота, я и спрашиваю:

— Ну, еще куда-нибудь пойдем или домой?

— Еще куда-нибудь, — говорят.

— А домой?

— Там мама сердитая.

Подумал я, поцеловал их и решился:

— Ну, раз так, пойдемте к мальчишкам в гости.

Сажаю младшего на плечо, старшего беру за руку — и шагаю степью к Гущину. Тут ветер поднялся, младшему занятно стало, — смеется с плеча, лепечет.

На кирпичный мы попали к чаю. Гущиха дала моим ребятам по коржику и угнала со своими гулять. Не будь этих коржиков, мой заряд, может быть, так и пропал бы. Коржики подбодрили. Допил я чай и давай рассказывать, что делается у меня дома. Рассказал и закидываю удочку:

— Возьмите, — говорю, — мальчишек на воспитание с половины заработка и прочего. Сейчас же и оставлю их. Нет у меня больше терпения и жену очень жалко. Пропадет она, если сейчас не направить ее на наш путь...

Гущин сдвинул брови, а Гущиха уставилась в него глазами. Минуту молчат, другую молчат.

— Вы только и остались, — говорю, — больше податься мне не к кому.

Гущиха раскрыла было рот:

— Пользы нам никакой, а раз вышло так, то...

Сжала губы и опять глядит на Гущина: так ли, мол, говорю? Он рукою махнул.

— Жарь, — говорит, — может, выйдет по-хорошему. Ребят надо остричь, одежду сменить на них, в поселок не пускать их, а чужим говорить, что сестрины дети приехали...

Вскочил я, благодарю, смеюсь. Перешли мы на крылечко и давай плановать. Эх, душевные, умелые люди! — сердце радуется. Столковались мы, смеркаться стало.

— Вам надо уйти, — говорит мне Гущиха, — пока ребята не вернулись, а то еще заплачут...

Выпроводили они меня сторонкой в степь. Иду, озираюсь, как вор, слушаю. Вот-вот, сдавалось, ребята закричат. Я был спокоен за них, а в груди ныло...

Спать в эту ночь я Крохмалю почти не дал. До последней нитки развернул перед ним свою домашнюю жизнь, сказал даже о двух Марксах: на, мол, любуйся, раз в лесу живешь и деревьев не видишь. Эх, если б в субботу я так говорил! Задели мои слова Крохмаля, зачертыхался он и говорит:

— Надо узнать, один ты у нас в такой беде или не один. Если таких, как ты, наберется много, надо что-то делать. Как только узнать это...

И стали мы думать.

XX. ОПОЛЧЕНИЕ НА ГОРШКИ

Жена вышла к заводу до гудка. Увидела меня и кричит:

— Куда детей девал?

— Не кричи, — говорю, — дети живы и здоровы: у одного семейного товарища гостят.

— А сам почему не ночевал дома?

Я отмахнулся: а-а, мол, не все ли тебе равно! — и юрк на завод. Обедать домой не пошел, вечером гляжу — жена опять у завода.

— Ну, пойдем за детьми, — подходит ко мне.

— А чего ты спешишь? — спрашиваю. — У товарища дети, свой сад, огород, козы, кролики. Пускай с недельку поживут у него...

— У кого это у него?

— Ты не знаешь, — отвечаю.

— А ты скажи, буду знать.

— Ну, не-ет, — отмахиваюсь, — ты побежишь за ними, а я хочу, чтобы ты отдохнула. А детям у товарища весело, молоко перепадает им...

Сяк, так умаслил ее и приглашаю в клуб. Чертыхнулась она да в сторону, а я в другую и давай у товарищей денег занимать: у мальчишек только и добра, что на них. Занял немного и являюсь к Крохмалю. Он смеется и начинает кружить меня по комнате.

— Радуйся, — говорит, — Василий: я придумал, как выудить таких, как ты. Гляди.

Показывает мне фанерку, а на ней черным написано:

ВСЕМ! ВСЕМ! ВСЕМ!

Организовывается

ОПОЛЧЕНИЕ НА ГОРШКИ

Запись и объяснения

у т. т. Крохмаля и Короткова

Клуб от 7 до 9 ч. вечера.