Домик на дереве

Азу была упорной и не понимала, что ей грозит опасность, если проявлять настойчивость, показывать индивидуальность, человечность. Ведь мы, армяхе, в одно мгновение переродились из людей в нелюдей. В тех, кто ниже собак по социальной лестнице и поэтому не имели ни прав, ни свободы, ни мнения, ни слово. Говорят она начала отчитывать, унижать Розу Владимировну, которая не желала вступать с Азу в разговор. Роза, выслушав сестру, вышвырнула из хлебопекарни. И ладно бы на этом остановилась. Нет, ей этого было мало. Она вызвала отряд ЦЦ, навешала им лапши на уши, не стесняясь лгать при сестре. Та совсем обезумела и набросила на Розу Владимировну – и за это проступок лишилась жизни. Они забили дубинками ее, не думая сжалиться. Что она такого сделала? Что? Почему они так жестоки? Но к чему эти вопросы. В этом чертовом мире все набекрень, хладнокровное убийство теперь в порядке вещей. Человеческая жизнь и гроша ломанного не стоит. А что такое одна жизнь в жизни государства? Одним больше, одним – меньше.

Узнали мы о смерти Азу от восьмилетнего мальчугана, живущего по соседству. Он единственный, в силу своего возраста, не понимал, почему ему вдруг запретили общаться с этими милыми и добрыми людьми, которые всегда при встрече угощали его конфетами и вкусными печеньями. Как сейчас помню, стрелки только перевалили за шесть вечера. Азу ушла за хлебом в пятом, мы еще не успели ее потерять. Она лежала на проезжей части – машины лениво объезжали ее, никто и не думал останавливаться – подле лавки, которую Роза Владимировна благоразумно закрыла. Я не сразу ее узнал. ЕЕ лицо… было обезображено… не лицо, а один сплошной кровяной синяк, заплывший и опухший. Пока я сидел на земле, не веря, что Азу больше нет, что ей не исполнится восемнадцать лет, и она не поступит в институт, как такого желала, мать истошно рыдала в объятьях отца.

– Дальше только хуже, Саша. – Гриша вытер слезы; закурил. – Говорю, а сердце так сжимается, отчего хочется провалиться под землю и больше никогда об этом не вспоминать. Ты не знаешь, как вернут все на круги своя? Что б у меня был дом, семья, прежняя жизнь?

– Построить машину времени?

– Было бы здорово.

Он продолжил свой рассказ:

– Я не знал, что можно привыкнуть к людскому неуважению, осуждающим взглядам, презрению, равнодушию. А, казалось бы, как к такому можно привыкнуть? Оказывается, можно! Это не так страшно, если сравнить с массовыми демонстративными казнями на площади Силина. Казнили тех, кто был невиновен: стариков, женщин, инвалидов, душевнобольных. Всех, кто был бесполезен в концлагерях. Отец каждый день пытался вывести нас с матерью из страны, но все его попытки были тщетными. От него отвернулся каждый, хотя многие были обязаны отцу крепким здоровьем, даже жизнью. Человек – существо неблагодарное, быстро забывающее хорошие дела.

Мы жили две недели в страхе. Каждый день ждали незваных гостей, которые уволокут нас к площади Силина и растерзают. И вот когда отчаяние настолько сдавило наши грудные клетки – когда понимаешь, что все бесполезно и что бы ты ни делал, тебя все равно ждет неминуемая погибель – отец решил действовать. Он разбудил нас глубокой ночью и сказал, что сегодня мы попытаемся бежать из города. Мама сразу же запротестовала, доказывая отцу, что ничего не выйдет, отряд ЦЦ усиленно патрулирует город и его границы. Чего ждать, кричал на нее отец, смерти? Мама ничего ему не ответила, лишь отвернулась, чтобы скрыть слезы. Я знаю, продолжил отец уже спокойно, это опасно и не гарантирую, что у нас получится сбежать, но и сидеть, сложа руки, я не собираюсь, пускай мне лучше выстрелят в спину, чем повесят на площади перед глазами сотен зевак.

Отцовский план был изначально обречен на провал. Он сам это понимал, но почему-то проигнорировал последнюю толику здравого смысла. Видимо, действительно не хотел, чтобы его прилюдно казнили. Мама тоже быстро сдалась и пошла на поводу отца. А может, она где-то глубоко внутри, в душе, верила, что есть крошечный шанс остаться в живых, сбежать из города и надеяться, что в другом не убьют… а там глядишь и граница. Свобода! Собрав в сумки все самое необходимое – документы, золото, деньги и кое-какие вещи с продуктами – мы в четвертом часу ночи выдвинулись в путь.

Все пошло не по плану сразу же, как только мы вышли из дома. Мы были замечены соседом, который с утра пораньше решил выбросить мусор в контейнер, стоявший возле дома. Конечно, он нас узнал и подивился нашему ночному шествию. Просто он виду не подал, якобы, не заметил нас и быстрей-быстрей в дом. Я больше чем уверен, что он позвонил «куда надо». Ведь не пройдет и двух часов, как мы окажемся в машине отряде ЦЦ, в качестве заключенных. Удивительно еще то, что мы прошли через весь город и были пойманы уже в лесу, в непосредственной близости от границ города. Кстати, отец ошибся… солдаты ЦЦ не отстреливали бегущих из города армях. Они делали так: отлавливали и сажали за решетку до очередной массовой казни, которую так полюбила национал-социалистическая партия.