Домик на дереве

Нас продержали взаперти два дня, даже не думая кормить. Две миски с водой – и то была радость. А потом пришел товарищ Власов, оберштурмбанфюрер, попросил всех выйти из камеры. В камере нас было семеро. Еще четверых, избитых и еле живых, приволокли на следующий день. Семья – мать, отец, два брата-близнеца шестнадцати лет – тоже, как и мы, побежали на поиски лучшей жизни. Глупцы! Власов внимательно осмотрел каждого заключенного и сказал, что забирает с собой мальчугана, то есть меня, и двух близнецов, мол, пригодятся в лагерях, хорошая (а главное молодая) рабсила. Остальных – казнить, как ненужный скот.

Все произошло так быстро, я даже не успел проститься с родителями. В последний раз. Не сказал ни слов благодарности, ни слов любви. Ничего. Меня грубо схватили, закрыли рот рукой и вывели на улицу, где нас поджидала грузовая машина с открытым кузовом, в котором были сотни армях, преимущественно молодых и здоровых, годных для тяжелой физической работы.

Меня перед тем, как затолкать в кузов, пару раз брякнули по голове. Чтобы я шибко не капризничал. Я лежал ничком на металлическом полу кузова. Помимо армях в кузове сидели четверо солдат, направив на нас дуло автоматов.

Выбраться оттуда, живым, было нереально. Но мне каким-то чудом повезло: мне удалось сбежать, при этом не сломать ни ноги, ни другие части тела, как и не получить несколько смертельных ранений. Ты представляешь, я выпрыгнул через борт кузова, когда машина была на ходу… мы как раз ехали по проселочной дороге, с одной стороны тянулся лес, с другой – небольшое село. Приземлившись в траву, не чувствуя ни боли, ни сомнения, ни страха, я ринулся в лес, петляя, уходя от свистящих пуль, выпущенных солдатами прямо из остановившейся машины. Я был уверен, что они так просто не отпустят меня и пока не убьют, не успокоятся. Но я, к счастью, ошибся. Они не стали из-за меня заморачиваться и двинулись дальше в путь.

Я бежал и бежал, пока силы не оставили меня. Рухнув наземь, я дал волю эмоциям, чувствуя, как по телу растекается боль от безумного прыжка в преисподнюю.

Так я прожил в лесу два дня, чуть не сгинув от голода.

На третий день, утром, я проснулся от собачьего слюнявого языка. Открыв глаза и увидев перед собой морду овчарки, я инстинктивно вскрикнул. Собака испугалась больше чем я – и отпрянула в сторону, продолжая вилять хвостом.

«И кого ты тут нашла, Лайла?» – послышался в нескольких метрах от меня грубый мужской голос с хрипотцой.

Все, подумал я, конец моей истории, пора прощаться с жизнью, они нашли меня.

Но мне надо было сразу догадаться, что это не солдат, дабы если бы меня нашла бойцовская собака, обученная убивать армях, то она вряд ли стала бы лизать мое лицо, чтобы я проснулся; скорее всего, вцепилась бы в шею мертвой схваткой – и поминай, как звали. Мужчина оказался фермером с необъятной спиной и сильными руками, ростом под два метра и с такой ступней, что тебе и не снилось – сорок девятый размер, не меньше. На нем свободно сидела хлопчатая рубаха с красными квадратами, заправленная в штаны цвета хаки. Он взглянул на собаку, подозвал ее к себе, та покорно подбежала к его ногам и уставилась на хозяина. Фермер присел, погладил и похвалил овчарку, отчего та завиляла хвостом еще учащенней, сильней. Лишь потом он бросил взгляд на меня и спросил, кто я и что тут делаю. Я не стал врать. Какой смысл говорить что-то, если в это все равно не поверят? Я сказал, что армяхин и сбежал от отряда ЦЦ, который хотел меня отправить в концлагерь.

– Любой бы убежал. – Ни осуждения, ни злости, ни отвращения в голосе. Он смотрел на меня не так, как другие люди, нормально, как на человека. – И давно ты в лесу? – Я просто кивнул, не став вдаваться в подробности. – Голоден?

– Да, – ответил я.

– Я так и знал. Пойдем со мной, малыш. – Он протянул мне свою большую руку и помог подняться с земли. Заметив мое замешательство, он сказал. – И не бойся. Меня не надо бояться. Я ничего не имею против других национальностей. Тем более против беззащитных детей.

Он привел меня в свой дом и на «славу» накормил. Свежеиспеченный домашний хлеб с яичницей после долгих недель голода показались едой Богов. Мне в мгновение ока стало лучше, тело налилось утраченной силой и энергией. Да и окружающий мир расцвел в более радужных цветах.

В фермерском доме царствовали простота и скромность, но в тоже время тепло и уют. Было явно как день, что фермер, которого, кстати, звали Федор, тут жил не один. И действительно не успел я подумать об этом, как в дом зашла его жена славянской внешности с русыми волосами, заплетенными в широкую косу, и большими голубыми глазами, которые строго впились на меня, а потом на Федора.

– Кто это? – спросила она, уперев руки в бока. Как сейчас помню, на ее лице застыла жуткая гримаса. Она была готова убить мужа, который притащил в их дома незнакомца, да еще с такой запретной физиономией.

– Это мой новый друг, – спокойно ответил он. – Его зовут Гриша.

– Друг? – Ее правый глаз дернулся. – Можно тебя на минуту?

– Я слушаю.

– Наедине!