Доминион. История об одной революционной идее, полностью изменившей западное мировоззрение

Барух Спиноза не был обычным евреем. Едва ли он вообще считал себя одним из них. В июле 1656 г. синагога Амстердама официально осудила его на изгнание и предала проклятию. Подобные решения выносились и ранее; предполагалось, что перспектива оказаться навсегда отрезанным от общины устрашит нарушителя и вынудит его примириться с руководством синагоги. Но Спиноза мириться отказывался. У него была альтернатива. Квакеры, проповедовавшие в Амстердаме, не обращались к нему; он сам к ним пришёл. В письме Фелл один из миссионеров объяснял, что Спиноза был «изгнан (как утверждает он сам и подтверждают другие) за то, что его единственный учитель – свет…» [731]. Так это было или не так, ясно одно: после изгнания из синагоги Спиноза не испытывал недостатка в друзьях и помощниках. Впрочем, убежище ему предоставили не квакеры, а члены секты, которая была ближайшим нидерландским аналогом «Общества Друзей». Коллегианты – под таким именем они были известны – были во многом схожи с английскими радикалами. Они отрицали авторитет официальной Церкви, отвергали священство и всякую иерархию и сожалели о раздорах среди представителей различных протестантских течений. Нидерландские друзья Спинозы, как и его знакомые-квакеры, верили, что истинная святость заключается в просвещении. «Именно оно выводит человека на истинный путь к Богу, оправдывает его благополучие, примиряет его с совестью, приводит его к единению с Богом, в котором и заключается всё счастье и спасение» [732].

В 1660 г. Спиноза переехал в Рейнсбург, деревню под Лейденом, ставшую центром общины коллегиантов. Поселиться среди протестантов означало осознанно поддержать один из двух лагерей, на которые раскололось нидерландское общество. Победа над мятежными проповедниками, одержанная Реформатской церковью в 1619 г., не была окончательной. Противостояние приверженцев дисциплины и сторонников терпимости на десятилетия зашло в тупик. Волнения, охватившие соседнюю Англию, убедили голландцев, что на кону стоит слишком многое. Через два года после смерти Кромвеля монархия была восстановлена, а вместе с ней и Церковь Англии. Принят был Акт о единообразии, оттеснивший квакеров и других религиозных диссидентов на периферию. Для тех нидерландских протестантов, кому не нужна была официальная Церковь с её притязаниями, кому вернейшей дорогой к истине казалось личное «просвещение», кому совесть в качестве источника Слова Божьего заменяла книги, это было суровое предостережение. Враги терпимости были повсюду; к свободе нельзя было относиться как к чему-то само собой разумеющемуся – даже в Голландской республике. Приступив в 1665 г. к работе над книгой в защиту религиозной свободы, Спиноза посвятил своей родине панегирик, в котором к благодарности примешивалась ирония: «…нам выпало на долю это редкое счастье – жить в государстве, где каждому предоставлена полная свобода суждения и каждому разрешается поклоняться богу по своему разумению, где милее и драгоценнее свободы ничего не признают…» [733].

Сам Кальвин провозгласил, что истинная покорность Богу должна основываться на свободе [734]. Защищая терпимость, Спиноза становился участником спора, который во все времена был ключевым для протестантизма. Это, однако, не означало, что сам он был ограничен рамками протестантских дебатов. Совсем наоборот; целью Спинозы было продемонстрировать, что спорить о религии, не говоря уже о том, чтобы враждовать из-за неё, попросту глупо. По профессии Спиноза был шлифовщиком линз, он работал со стёклами для телескопов и микроскопов и знал, что значит совершенствовать инструмент, который способен раскрыть удивительные тайны, недоступные невооружённому глазу. Спиноза взирал на мир не как христианин, но и не как иудей, а как философ. Он не пытался развязать гордиев узел богословия, а хотел разрубить его. Уже к 1662 г. по Амстердаму ходили слухи о его шокирующих воззрениях. Говорили, что Спиноза считал субстанцию бесконечной и неспособной произвести иную. Для него бог был «не чем иным, как всей вселенной» [735]. За пределами управляющих миром законов, над открытием которых трудились поколения натурфилософов, его не существует: он и есть эти законы. Абеляр, объявивший, что всё, «за исключением возникшего чудесным образом, может быть удовлетворительно объяснено», представить себе не мог, насколько близок был он к истине. Чудес нет. Они невозможны. Есть лишь природа, а воля бога, его заповеди, его провидение – на самом деле лишь естественный порядок. Как и Кальвин, Спиноза считал, что судьба каждого человека предопределена. Но для Спинозы бог был не сверхъестественным судьёй, а геометрией: «…из высочайшего могущества бога, иными словами, – из бесконечной природы его, необходимо воспоследовало <…> всё, точно так же как из природы треугольника от вечности и до вечности следует, что три угла его равны двум прямым» [736].