Доминион. История об одной революционной идее, полностью изменившей западное мировоззрение

Военные успехи Кромвеля в его собственных кампаниях превосходили достижения любого из генералов континента. Он был уверен, что Бог помогает ему, и не испытывал ни малейшего желания отнестись столь же терпимо к католическим повстанцам Ирландии. Он вёл войну по тем же правилам, которые довели Германию до ужасного разорения, и не сожалел о содеянном, а гордился своей ролью орудия Божьего суда. Столь же непреклонен был он и в роли лорда-протектора. Верить паписты могли во что угодно, но совершать свои безбожные ритуалы им было запрещено. В Англии находились протестанты, объявлявшие это лицемерием, но Кромвель оставался глух к их упрёкам. Доводы вроде тех, которые приводил бывший издатель сочинений Мильтона, убеждённый, что «протестантская проповедь для паписта – идолопоклонство, как и папистская месса для протестанта» [719], лорда-протектора лишь раздражали. Высказывания радикалов, нарушавших границы дозволенного, приводили его в ярость. Он считал их «людьми гадкими и достойными презрения» [720].

Революция в Англии сопровождалась жестокими битвами и казнями. При Кромвеле, однако, она приобрела более трезвый характер: наступило время компромиссов. Лорд-протектор искусно лавировал между пресвитерианами с их стремлением очистить республику и радикалами, выступавшими за полную свободу вероисповедания. Ни те ни другие не были довольны, когда противника учения о Троице приговорили к изгнанию, а квакера, возомнившего себя Христом, покалечили. О личных убеждениях Кромвеля свидетельствует то, что в обоих случаях он позаботился, чтобы нарушители избежали смертной казни, и не вспоминал о суровом законе 1648 г. Он признал, что терпимость – долг христианина, но им, в отличие от дипломатов Вестфаля, двигало не стремление примириться с врагами, а представление о самом себе как о сосуде Святого Духа, подкреплённое внимательным чтением Библии. Ведь ещё Павел спрашивал римлян: «А ты что́ осуждаешь брата твоего? Или и ты, что́ унижаешь брата твоего? Все мы предстанем на суд Христов» [721].

Кромвель, из никому не известного провинциала превратившийся во властелина Британии, был, конечно, человеком амбициозным; но о том, чтобы посягать на причитающееся Богу, он даже не думал. Однажды он заявил, что скорее разрешит исповедовать в Британии ислам, «чем позволит преследовать кого-то из детей Божьих» [722]. Книги можно было сжигать, но тех, кто их писал, – нет. Даже паписты, как бы ни презирал Кромвель их религию, порой сидели с ним за одним столом. Особенно поразительный эпизод произошёл в 1657 г.: лорд-протектор принял меры, чтобы сына основателя Мэриленда – колонии, основанной в Новом Свете в качестве убежища для католиков Англии, – не был лишён прав на провинцию. Значит, даже самые верные слуги Божьи временами могли так или иначе придерживаться принципа терпимости. Озарение Святым Духом было не так-то просто превратить в государственную политику. Порой следовало не поддаваться экстатической самоуверенности и осознанно идти на компромиссы. Казалось, что иногда благочестие может выражаться в неопределённости.

Единственный учитель – свет

Когда Кромвель упомянул ислам, он, разумеется, пошутил. В этом вопросе он мог позволить себе беспечность: не было никаких оснований полагать, что мусульмане захотят поселиться в Англии. Однако вопрос о том, должна ли благочестивая республика относиться терпимо к людям, которые не признают Христа своим Господом, был отнюдь не праздным. В 1655 г. Лондон посетил раввин из Амстердама. Манассе бен-Израиль подал прошение на имя самого лорда-протектора. Он просил Кромвеля предоставить иудеям право законно проживать в Англии. Запрет, наложенный в 1290 г., до сих пор оставался в силе. Многие протестанты не видели причин отменять его. Реформация не только не ослабила враждебности христиан к иудеям, но во многом лишь усугубила её. Послание Павла к галатам вдохновило Лютера начать борьбу против папства, убедило его, что главное – Дух. Тех, кто отрицал первостепенную роль веры на пути к Богу – как папистов, так и иудеев, – Лютер обвинял в пагубном законничестве. Он считал, что стерильная сухость их учения преграждает жаждущему грешнику путь к живительным водам истины. А непоколебимая вера евреев в то, что они остаются Избранным народом, казалась Лютеру личным оскорблением. «Мы, глупые язычники, не были народом Божьим, но теперь мы – народ Божий. Это доводит евреев до безумия и глупости» [723]. Но если кто и доходил до безумия, то сам Лютер. Под конец жизни он принялся фантазировать о гонениях, которые превзошли бы масштабами всё, что когда-либо делалось с одобрения папства. Он предлагал организовать облаву на иудеев и заставить их заниматься тяжким трудом, а все их Талмуды и синагоги сжечь. «А что не сгорит, следует закопать и покрыть грязью, чтобы никто никогда не увидел ни горстки пепла, ни единого камня» [724].