Доминион. История об одной революционной идее, полностью изменившей западное мировоззрение

Доехав до холма, Ферфакс обратился к диггерам с короткой, но суровой речью. Уинстенли, однако, не струсил. Шляпы он перед главнокомандующим не снял и намерений своих не изменил. Говорил он спокойно, но о том, чтобы усмирить Дух, даже не думал. Больше века назад, в эпоху первых потрясений Реформации, Томан Мюнцер провозгласил, что даже Священное Писание – менее надёжное свидетельство истины, чем глас Бога, напрямую обращённый к человеческой душе. Ныне в парнике Английской республики Дух вновь даровал прозрение простым людям. «У меня нет ничего, – утверждал Уинстенли, – кроме того, что обрёл я внутри себя в результате свободного откровения» [711]. Он верил, что в душе крестьянина, вдруг осознавшего, что люди по природе своей добры, Божий замысел раскрывается более явно, чем в церквях. Как и Мюнцер, Уинстенли презирал пасторов, препирающихся о книгах. «Повсюду смердит мерзость своекорыстных учителей и правителей». Истинная мудрость – это знание о Боге, доступное всем смертным, готовым открыться Духу. Уинстенли заявлял, что Бог – это Разум. Он верил, что этот Разум убедит людей отвергнуть саму идею собственности и в едином порыве приступить к строительству рая на земле. Конечно, враги Уинстенли называли его мечтателем; но он не был одинок. Заняв холм Святого Георгия, его последователи выразили надежду на то, что однажды все присоединятся к диггерам и мир станет единым целым.

Такие безумные речи во все времена провоцировали тревогу. Слово «анабаптист» до сих пор использовалось в Европе как ругательство. Если простые люди объявят себя сосудами Духа Святого и некому будет умерить их пыл, одному Богу известно, к чему это приведёт! Истина не может идти на уступки ошибочности. Пасторы и пресвитеры, тревожившиеся за души своих подопечных, верили в это не меньше, чем папские инквизиторы. Они не забыли о мюнстерском кошмаре, о том, что свобода легко может превратиться в угрозу. Иногда, имея дело с особенно несговорчивым нарушителем спокойствия, приходилось даже прибегать к высшей мере. Сам Кальвин ещё в 1553 г. разрешил сжечь на костре злостного еретика, который пропагандировал шокирующие представления о Троице, по сути, отрицая троичность Бога. Свежа была память об английском еретике, который тоже сомневался в божественности Христа и Святого Духа и был за это сожжён в 1612 г. Большинство пуритан, в 1642 г. выступивших против короля с оружием в руках, верили, что терпимость – это «блудница у чёрного хода в Вавилон» [712]. Элементы папизма, сохранённые Церковью Англии, казались им злом, но точно таким же злом считали они и кощунство сектантов-протестантов. Многие пуритане опасались, что жестянщики и служанки, ставящие Библию ниже откровений, якобы полученных ими напрямую от Бога, даже в Нём в конце концов усомнятся. «Притворная свобода суждения и растущее недоверие приводят к тому, что всё подвергается сомнению и не остаётся ничего непоколебленного» [713].

Победа над королём, однако, не привела к ужесточению дисциплины. В 1648 г. был принят закон о богохульстве, по которому отрицание троичности Бога каралось смертью; но фактически он не исполнялся. На улицах Лондона, по которым вели на казнь и короля, и архиепископа Кентерберийского, воцарилось презрение к власти как таковой. Верования и практики, прежде прятавшиеся в тени, расцвели пышным цветом. Баптисты, подобно радикальным представителям первого поколения протестантов, отрицали крещение младенцев как противоречащее Священному Писанию; квакеры тряслись, так что изо рта у них шла пена, и утверждали, что ими овладевает Святой Дух; рантеры верили, что каждый человек является частью Божества. Всех их объединяло то, что ни о какой единой национальной церкви они и слышать не хотели. Распространение подобных учений сторонники пресвитерианской дисциплины сравнивали с чумой. Христианский порядок в Англии находился на грани полного распада.

Но что один верующий считал анархией, то для другого было свободой. Пресвитерианам, видевшим в других протестантах преступников, посягавших на дары Духа, приходилось действовать осторожно. Пуритане не сомневались, что ими движет преображающая сила Благодати, но другим они могли показаться лицемерами. Мильтон, сам пуританин, после знакомства с Галилеем проникся ненавистью к цензуре и предупреждал единоверцев, что пример Кальвина легко может ослепить их. Тот, кто идеализирует прежних реформаторов, ничем не лучше папистов. Истинная Реформация не может быть завершена; это процесс непрерывный. Каждому христианину нужна свобода, чтобы искать собственный путь к Богу. Ни государство, ни тем более церковь не вправе ограничивать Святой Дух. «Ни один человек и ни одна группа людей не могут быть в наше время непогрешимыми судьями или ограничивать в вопросах религии чью-либо совесть, за исключением собственной» [714].