Домой

После ужина Володя ушел к себе, сел на подоконник. Мысли путались.

Мама правда решила их увезти? Папа что, останется один?

Володя вскочил и бросился в коридор, прислушался. Мама у Анюты, укладывает ее. Он открыл дверь, заглянул. Мама сердито замахала руками, Анюта подняла голову:

– Володя, заходи! Мама и тебе споет.

Мама хлопнула рукой по спинке кровати:

– Немедленно спать! А ты что явился? Не знаешь, как она тяжело засыпает? Тебе не подождать?

– Мама, послушай. Вы с папой – вы расходитесь?

Мама изумленно посмотрела на него:

– Что?

– Ты сказала сегодня, ну, про меня. А потом – про дачу, что мы уезжаем. Вы расходитесь?

Мама покрутила пальцем у виска:

– Ты что, совсем глупый? Ну-ка быстро в свою комнату, да повтори уроки, пока отец опять не рассердился.

Володя побрел к себе. Мама пришла через полчаса:

– Вот явился, а она уже почти заснула! Пришлось еще ей петь.

Она прошлась по комнате, потом села на кресло, притянула Володю к себе:

– Послушай меня. Папа был в тюрьме, ему нелегко, ты должен это понять. Да, он раздраженный, нервный… конечно, я не разрешу ему кидать в тебя книгами, но и ты мог бы учиться получше и не раздражать его. А про то, что мы разойдемся… Этого никогда не будет, Володя.

Мама встала, потрепала сына по голове:

– Спать.

Снился какой-то сон, что они все-таки живут втроем – он, мама, Анюта, каждый день гуляют около моря, смеются, разговаривают. Только было жалко отца, потому что он где-то был один, без них, и Элька куда-то пропала. Володя чувствовал, что плачет во сне, вытирал слезы кулаком, мама и Анюта смеялись рядом, а он радовался тому, что он с ними, и плакал потому, что папы рядом не было.

Через день они уехали на дачу. Володя исправно повторял уроки, но отец приезжал редко, в его тетрадки почти не заглядывал, только по математике что-то спрашивал. Мама следила, чтобы дети занимались, гулять особо не пускала.

Снимать дачу долго не получилось – было дорого, да и тревожно, и Альберги вернулись в город.

Как-то в середине сентября прибежала Нина:

– Слушай, – сбивчиво заговорила она, – что расскажу! Ты даже представить себе не можешь!

– Что?

– Я теперь буду учиться в твоей гимназии!

– Как это?

– А вот так! И это уже не гимназия, а единая трудовая школа – так она теперь называется. И девочки тоже будут там учиться! Представляешь?

– А твоя гимназия?

– А мою закрыли. И наши преподаватели – многие переходят к вам. Говорят, Синька тоже переходит. Ты рад? Вместе будем ходить по утрам.

Володя неловко улыбнулся. Как-то странно – девочки, мальчики вместе… И Синька будет работать в его гимназии.

– Если ты не хочешь – можем вместе не ходить, – сказала Нина, наблюдая за ним.

– Да нет, Нина, что ты. Странно как-то… ну, что девочки будут в классе.

– И мне странно – что мальчики. Но ты знаешь, так ведь и раньше было! Вот моя мама – она работала в сельской школе, там мальчики и девочки учились вместе. И ничего… Володя, мне пора! Я ведь только на минутку – рассказать. Ну что, вместе будем ходить? Да?

***

Учиться вместе было непривычно, но гимназия не очень изменилась – те же преподаватели, те же предметы. Многие отстали, конечно, и голодная, тревожная зима не прошла даром – иногда Володя ловил себя на мысли, что учиться стало труднее, раньше достаточно было послушать или прочитать, а теперь приходилось думать, перечитывать, заучивать. Нина тоже стала учиться куда хуже – сама не занималась, по математике все забыла, но она, в отличие от прежних лет, стала относиться к учебе намного спокойнее.

Арсений Васильевич устроился работать в магазин около Технологического института, первое время был доволен:

– Пока торгуешь, с голоду не помрешь.

Потом стал приходить усталым, сердитым. Как-то утром долго тянул время – никак не мог выйти из дома.

– Не нравится? – спросила Нина.

– Что там может нравиться…

Торговали по карточкам, очереди были огромные, народ злой и голодный. Поначалу Смирнов пытался вести себя как всегда – обращался к покупателям приветливо, с улыбкой, но народ его манера только раздражала:

– Ишь, лыбится!

– Зубы белые – чего не лыбится… при торговле – так сытый! Что ему? Это мы подыхаем. А он что, приворовывает, да что получше – себе тащит…

– Ты давай-ка зубы не заговаривай, а товар отпускай!

Арсений Васильевич махнул рукой и стал работать без души – быстро и равнодушно.

Самым неприятным моментом оказались как раз подозрения в нечестности. Торгуя всю сознательную жизнь, Арсений Васильевич не понимал, как можно обмануть покупателя. Отец его всегда брезгливо разрывал отношения с теми, кто, не стесняясь, продавал что-то некачественное или хитрил с ценами. Теперь же, наблюдая за другими продавцами, Смирнов видел, как они, не стесняясь, обвешивали, прятали что-то под прилавок, воровали.