Домой не по пути

– I saw him dancing there by the record machine, – начинаю я сиплым голосом и пялюсь на толпу. – I knew he must have been about seventeen.

Под широким навесом собралось человек так шестьдесят. Они стоят около накрытых столов и смотрят на меня, как на обезьяну в зоопарке. Но какая разница? В конце концов, один раз ведь живем, верно? Да и жизнь нужно не только классно прожить, но и синяки успеть понабивать. Унижение вполне входит в список дел каждого уважающего себя человека. И не стоит выделяться. Позориться так позориться, а главное – под хорошую музыку. Чертыхнувшись и осознав, что сделала я это вслух, я продолжаю старательно изображать соблазнительный танец.

– I love rock-n-roll, – пою я, сжимая в пальцах микрофон, – so put another dime in the jukebox, baby! I love rock-n-roll, so come and take the time and dance with me!

Какая-то женщина с блестящими от дешевого лака волосами хмурит невыщипанные брови – ей-богу, они у нее пол-лба занимают! И я наклоняю стойку с микрофоном прямо к ее лицу и громко, безнаказанно выкрикиваю «Ау!» в проигрыше.

Джесси крадется ко мне, мучая гитару, за спиной трещит ударная установка, я все думаю, что она развалится от оглушающего грохота и напора, с которым Уилл бьет по ней. Тэмми издевается над пожелтевшими клавишами фортепиано – ему наверняка столько же лет, сколько всем нам, вместе взятым, а Кори старательно теребит струны бас-гитары, которую он взял у какого-то мужика в зале.

Мы вместе выкрикиваем: «I love rock-n-roll», – и даже страх нас боится, боится наших звонких голосов, нашего намерения свести здесь всех с ума. Люди молчат, а мы горим, как горят звезды. Как горят мгновения, пролетающие перед глазами с такой скоростью, что ты обычно их не замечаешь. Но я чувствую. Здесь, внутри, я чувствую, как воспламеняюсь и возрождаюсь из собственного страха, как феникс из пепла.

Люди привыкли бояться самих себя, своих мыслей и желаний. Любая попытка быть тем, кто ты есть, понять, кто ты есть, кажется неверной. Тебе стыдно быть собой, стыдно делать то, что хочется, потому что ты должен делать то, что нужно, и это сводит с ума. У нас столько страхов, свихнуться можно. Но правда в том, что в этой жизни бояться стоит других вещей. Каких? Что твой страх публики перед раком? А что насмешки людей перед Холокостом или крушением самолета? Да, тебе кажется, свет клином сошелся на тебе и на твоих проблемах, но фишка в том, что это не так. Твои проблемы – не проблемы, если живут они только в твоей голове. Бороться – вот что главное. Нет ничего постыдного в желании быть тем, кем ты хочешь быть. Пробовать то, что на пути попадается, с головой в собственный мир погружаться, да так, что наизнанку выворачиваться; ошибаться и разбивать в кровь колени – нормально. Ненормально прийти к пятидесятилетнему рубежу без единого шрама. Ты вроде такой идеальный, нетронутый, правильный и разглаженный. Но жил ли ты, если тебя ничего не ранило?

Пот скатывается по моему лицу, я вытираю его тыльной стороной ладони и подхожу к Кори, покачивая бедрами. Мы сталкиваемся, тремся спинами, сходим с ума, как сходят с ума лишь те, кто ничего об этом не подозревает, и рисуем каракули в воспоминаниях друг друга. Я запомню этот его дикий взгляд. Пройдет время, оно нас разлучит, оно всегда так поступает, и ничего у нас с Кори не останется, кроме этого. Я рада, что однажды сяду за стол, подопру ладонями лицо и вспомню своего доброго друга, который никогда не был плохим парнем, но который, как и я, сходил с ума по жизни.

Джесси играет заключительный аккорд, Уилл ударяет по барабанам, и, тяжело дыша, я смотрю в зал, ожидая, что прямо сейчас в нас полетят еда, столовые приборы, а когда и это закончится, то стулья, обувь. Что там еще можно быстро кинуть в порыве минутного помутнения рассудка? Но толпа тихо и растерянно аплодирует, невеста, стоящая в центре – пухлая, круглая девица с красными непонятно от чего щеками, – молчит, а жених ее – весьма подтянутый молодой парнишка – хлопает длиннющими ресницами. Того гляди, мы взлетим от его растерянности.

– Молодцы-молодцы, – говорит мужичок, который впихнул Уиллу деньги, и быстро поднимается на сцену. Его лицо, похоже, скрипит от фальшивой улыбки. – А теперь мы с радостью послушаем следующую песню, более лиричную и подходящую для этой церемонии. Правда, ребята? – Посмотрев на меня, он цедит: – У нас тут свадьба, а не кабак, милочка, что вы творите?

В его глазах паника, в коленях – дрожь. Я пожимаю плечами, а Джесси подходит к микрофону и торжественно объявляет:

– Тысяча лет!

– Что? – шепчу я, подпрыгнув к нему. – Что еще за тысяча лет?

– Песня такая, – одними губами отвечает он и широко улыбается.

– А я знаю эту песню?

– Все ее знают.

– Ты ошибаешься, – продолжая глазеть в зал, сообщаю я, – понятия не имею, о чем ты говоришь, на ходу сочинять у меня не получается, гений, если ты не в курсе.