Домой с черного хода

Побывала я и у соседей и договорилась насчет молока. Веселый Андрей Алексеевич и его сестра Варвара Алексеевна, худенькая женщина с тонком увядшим лицом, жили в маленьком домике, приткнувшемся одним боком к нашему дровяному сараю. В заставленных убогой мебелью комнатах было очень чисто и уютно. Большой портрет Сталина на стене; вокруг него теснилось множество фотографий. В двойной рамке супруги — наверное, отец и мать, оба полные, благообразные, достойные, гимназистки в белых передничках, дамы в нарядных шляпках, на которых громоздились цветы и даже фрукты, барышни с осиными талиями и высокими прическами, молодой человек, причесанный на прямой пробор, с веселыми глазами Андрея Алексеевича, еще один молодой человек со славным простоватым лицом, в толстовке. Худенький мальчик в серой курточке, он же в военной форме.

— Все наше семейство, — с вздохом сказала Варвара Алексеевна. — Только недавно развесили. Боялись прежде напоминать, а теперь, смотрю, все поразвесили, ну и я достала. Не век же стыдиться, что родители твои не лаптем щи хлебали. Это муж мой Кеша, — она указала на молодого человека в толстовке. — А это Алеша, сын. Сейчас в армии служит.

— Хороший парень, — вдруг серьезно сказал Андрей Алексеевич. — От дедов положительность в характере имеет. Деды у нас люди основательные были, — и тут же, снова посмеиваясь глазами, спросил: — Ну, а с Агафьей вы как, ладите? Она баба хорошая, зря порчу никогда не нашлет, даром что ворожея. Мы с ней давно дружбу водим. Еще до того как я в бега подался. Как же, как же, четыре года в бегах пребывал. Как-нибудь расскажу, когда больше к нашей жизни попривыкнете. Тогда еще Агафьин супруг Николай жив был. Тоже занятная личность, скажу я вам. Матросом он служил, на торговом судне плавал. Плыли они по Тихому океану и на что-то там напоролись. Многие при этом погибли, а кое-кто спасся — и Колька, Агафьин супруг в том числе. Занесло его на какой-то райский остров, поселился он там, туземочку прелестную нашел себе. А тут империалистическая грянула, за ней великая октябрьская. Начальству не до Колыси было, и прожил он на том острове около десяти лет. Ребятишек, наверное, прижил, только о том помалкивал. Ну, а потом затосковал по родным краям, куда-то там написал, куда-то там на своей каношке сплавал, объявился, и в конце концов в родные края прибыл-таки, эдакий Робинзон Крузо, с россказнями о том как туземцы хоть и под британской пятой, но живут припеваючи. Только его быстро окоротили. Отсидел он сколько положено — тогда еще сроки божеские были — вышел тише воды, ниже травы, про остров и про туземочку помнить забыл, женился на Агафье, занялся сапожным ремеслом, родил двух детей: Ольгу — девку вполне правильную, комсомолку безотказную, сейчас профсоюзный деятель, муж в горкоме работает, в общем, завидная судьба. К матери, как по уставу — два раза в месяц с гостинчиком, ну а если что с ней плохо, так, знает, Варвара Алексеевна рядом.

— Да хватит тебе, разболтался, — остановила его сестра.

— Не перебивай, сестра! Надо человеку помочь в нашу жизнь окунуться, понять, что к чему, какие они такие советские семьи бывают. Так вот, Ольга — тип вполне положительный. Зато Володька сын с пятнадцати лет по колониям, да по тюрьмам околачивается — сперва ларек с приятелями обворовал на двенадцать с полтиной, затем в драке при наличии ножа в кармане участвовал. Ну в общем, рецидивист. И сейчас сидит. Уже совсем было остепенился, жениться собрался, да произошло ограбление на соседней улице, ну по Володьку конечно и пришли. А он стал сопротивляться, орет «Не виноват я!» «Как не виноват? Ты что же, сукин сын, советскую милицию обвиняешь, что она поклепы на людей возводит?» Трах его в морду…

— Андрюша!..

— Ну, не буду, не буду. В общем, я вам вот, что хочу сказать — если Володька появится, вы не пугайтесь, он вас не обидит, разве что пятерку на опохмелку попросит.

— Вы же говорите, что он в тюрьме?

— Наведывается иногда мамашу проведать, деньжат выцыганить, караульные приводят…

— А где же муж Агафьи Трифоновны?

— Помер во благовремении. Человек он был тихий, работящий, напивался только в государственные праздники. Но тогда пил люто. А помер, когда Володьку в очередной раз брать пришли. Остервенел, бросился на милиционеров, кричит дурным голосом, а сам слова вымолвить не может, только кулаками размахивает. А потом за сердце схватился. Рухнул на землю и помер. И, к лучшему, не то сам бы с сыном опять сел.

Наделенная молоком и обещанием схлопотать дровишек я вернулась домой.