Домой с черного хода

В Омске происходила не то какая-то конференция, не то симпозиум, не то съезд учителей средней школы, и, так как и Нина и Ляля — обе преподавательницы английского языка — должны были присутствовать на собраниях, вести меня устраиваться на работу никто не мог, и я получила несколько дней передышки, чтобы переварить все новое, с чем столкнулась здесь. Дети пошли в школу, Татуля училась в своем музыкальном техникуме, а потом шла заниматься музыкой на квартиру к своей преподавательнице — милой, интеллигентной пожилой даме — и возвращалась домой вечером. Тогда мы садились ужинать и делились впечатлениями дня, среди которых было и немало забавных. Я писала письма в Китай, в Солоновку, старым друзьям, московским родственникам жены моего брата. Мирное течение нашей жизни слегка подпортило возвращение из «сенатория» Дусыси-поварихи, круглолицей, розовощекой, громогласной и добродушной, К сожалению, она, как и предупреждала Агафья Трифоновна сразу же начала «водить» и «баловать». И тогда мама или я, чтобы заглушить доносившиеся из соседней комнаты звуки, начинали не свойственным нам громким голосом читать детям что-нибудь вслух.

В тот вечер посетителем Дуськи был бравый милиционер. Пересекая нашу комнату, он бодро приветствовал нас, приложив руку к козырьку. Я все еще не привыкла к тому, что мужчины не снимают шапок, входя в комнату и невольно сжалась, отвечая на приветствие, а затем стала усердно сшивать мех для варежек, которые мастерила мне мама. Сумка с мелочами, среди которых были и такие чрезвычайно нужные вещи как варежки, была безвозвратно утеряна на каком-то этапе нашего великого переселения и сейчас, ходя за водой на колонку, которая находилась в двух кварталах от нашего дома, я обертывала руки шерстяными тряпками. Мама читала девочкам «Конька-Г орбунка».

— Знаешь, — г сказала она вдруг, — поднимая глаза от книжки. — Когда я была еще совсем молода, в гимназии еще училась, много говорили о том, что «Конька-Горбунка» написал не Ершов, а Пушкин. Будто он проиграл в карты все свои деньги и поставил против проигрыша почти законченную сказку. И проиграл. Ты слышала об этом?

— Слышала. Но не верила. Не представляю, чтобы интеллигентный человек, писатель, мог опуститься до такой степени. Выдать за свою вещь, написанную кем-то другим… Может, дурачились? Но, чтобы всерьез… Хотя стиль безошибочно Пушкина. Наверное, Ершов под сильным его влиянием был. Мне самой «Конек-Горбунок» даже больше «Царя Салтана» нравится.

Я снова занялась шитьем. Точный, красивый ритм сказки завораживал, услужливо извлекал из глубин памяти картины прошлого как будто недавнего, но уже такого далекого. Почему-то вспомнился пушкинский вечер в клубе. После него традиционный ужин, на котором присутствовал вице-консул и секретари консульства. Тромбон, проглотив несколько рюмок водки, разглагольствовал о великих преобразованиях природы в Советском Союзе, о достижениях ученых.

— Утерли нос Соединенным Штатам, — возбужденно говорил он. — Эксперименты по обогреву полюса закончились полным успехом. Высвободятся огромные пространства земли, прежде покрытой вечной мерзлотой. Там намечено строить оранжерейное хозяйство. Скоро ананасы будут у нас дешевле картошки.

— А всемирный потоп не начнется? — спросила я.

— Какой еще всемирный потоп?

— Начнут таять льды, вода устремится к югу, зальет европейскую часть страны…

— Не опасайтесь! — пренебрежительно взмахнул он рукой. — Все это нашими учеными предусмотрено. О проекте поворота северных рек вы, надеюсь, слышали? Существует план подключить тающие льды к разным рекам и тем увеличить их потенциал… Оросятся засушливые земли, ну — и вообще произойдет подъем сельского хозяйства на небывалую высоту…

На небывалую высоту! Я обвожу взглядом нашу убогую комнату, краюшку черного хлеба, начатую пачку маргарина на столе.

— «Все пустяк для дурака…» — звучным голосом читает мама,

И тут я начинаю смеяться, правда, немного истерично.

— Мамочка, — перебиваю я ее, — знаешь, я вдруг поверила, что «Конька-Горбунка» написал Пушкин. Ну кто, кроме него, мог в четырех словах уместить такую глубокую мысль — «Все пустяк для дурака!» Это же прекрасно.

Наконец, учительский съезд закончился. Закончилось и мое сладостное ничегонеделание. Пора было вступать в бой с жизнью. Для начала Нина повела меня в какое-то высокое учреждение — то ли обком, то ли облисполком — где у нее была знакомая; ее дочери она преподавала английский язык.

Высокопоставленная дама, назначившая нам аудиенцию на два часа, распорядилась, когда мы позвонили ей снизу, чтобы нас пропустили, а нам сказала, что задерживается, так как должна присутствовать на важном совещании и посоветовала воспользоваться их столовой.

— Ух, ты! — восхищенно сказала Нина, положив трубку. — У них, знаешь, как кормят. Я уже один раз здесь обедала. Пошли!