— Пойдемте, я вам брод покажу, а то вон, куда вы забрели. На этом перекрестке в двадцатых годах верблюд утонул. Не верите? Ей Богу, утонул. Поскользнулся и упал. Встать не может. Мордой в грязь уткнулся, захлебнулся и был таков. А вы, по всей вероятности, соседка наша будете, Агафьина жиличка? Идемте, идемте. Заодно я вам и окрестности покажу. Здесь вот булочная, только за хлебом надо часов в 6 очередь занимать, сейчас уж не купите. Здесь магазин с прочими товарами, наличие которых определяется длиной очереди, Сейчас, видите, есть, но не очень длинная — возможно яички выбросили или там маргарин… А вот и брод наш знаменитый. Ступайте, не бойтесь. Поколения омичей сыпали сюда шлак, золу, битый кирпич и создали переправу. Смело ступайте. И вообще не унывайте, еще день-другой, прихватят морозы и ляжет божий асфальт до весны. Ну, рад был познакомиться. Мы с сестрой за агафьиным забором обитаем. Увидимся, стало быть.
Я поблагодарила веселого человека и направилась к броду, а он крикнул мне вдогонку:
— Молочишка детишкам понадобится, кликните меня — Андрей Алексеевич я. Корову мы с сестрой держим. Да Агафья вам скажет. А ваше имя отчество как? Вера Константиновна? Будем знать.
Переделав тысячу дел, я вернулась домой уже вечером. Дождь моросил, не переставая, отсыревшее пальто тяжело давило на плечи. На нашей Северной не было ни одного фонаря, окна были плотно закрыты ставнями, и только красные лампочки на воротах освещали выведенный белой краской номер дома.
— Мама, к нам в гости один господин пришел, сказал завтра нас с Никой в кукольный театр поведет, — горячо зашептала выскочившая мне навстречу Ира. — Очень хороший! Они с бабушкой и по-польски и по-французски говорят, смеются…
«Господи, кто бы это мог быть? Думала я, лихорадочно стаскивая промокшее пальто и туфли. Переодевшись в сухую одежду, доставленную мне девочками, и пригладив волосы перед осколком зеркала, заткнутым за оконную раму, я наконец переступила порог нашей комнаты. Навстречу мне поднялся несомненно «господин», седоватый человек в серых брюках и клетчатом пиджаке — обязательный наряд делового человека первых послевоенных лет. Галантно поцеловав мне руку, он представился и с сильным польским акцентом объяснил, что они с женой большие друзья Ляли и Вити. Узнав о нашем приезде, он счел своим долгом нанести нам с мамой визит, а также пригласить девочек завтра в кукольный театр, где он работает билетером и, в качестве такового, может проводить своих друзей бесплатно. Через несколько минут мы разговаривали как старые знакомые. Вскипел чайник, разогрели сваренный мамой еще утром борщ. Иван Гаврилович просто и с видимым удовольствием согласился разделить его с нами. Разговор шел легко и весело, несмотря на то, что говорили мы о вещах отнюдь не веселых. Оказалось, что Иван Гаврилович всего несколько недель назад возвратился из лагеря. Почему возвратился или почему там очутился? Спросите о чем-нибудь полегче. Родом он был с Западной Украины, из Львова. Служил на железной дороге. Начальником службы эксплуатации. Сразу после того, как Гитлер уступил эти местечки своему другу Иосифу Сталину, Ивана Гавриловича арестовали. Три месяца в тюрьме, за это время пять крушений. А, кстати, кто там был у вас начальником службы эксплуатации? Иван Синейчук. На допрос его! Кого ты подговорил устроить крушение? Помилуйте, ведь я же в тюрьме сижу, а пока был на воле, ни одного крушения. не случилось… Ах ты, такой сякой, пся-кревь, значит сохранил связи, инструктировал свою банду, хотел скомпрометировать новую власть… Ну и так далее. Допросы сопровождались всякого рода неприятностями для меня, последствия которых я чувствую до сих пор. Так что, когда я добрался до лагеря, я счел себя счастливым человеком. Там я встретил таких милых, таких воспитанных, достойных людей. Подружился с ними (он говорил «подружился»). Мой сын до сих пор еще там. Он бендеровец. (Что такое бендеровец? Господи, как мало я знаю о здешней жизни!) Надеюсь, что и ему повезет, что и он перенесет эти тяжелые годы в компании не менее благородных, хороших людей и не научится ненавидеть ни в чем неповинных…