Домой с черного хода

Я и не сплю. Только до чего же это трудно. Веки слипаются. Чтобы разлепить их приходится время от времени трясти головой. Вагон опять сильно качнуло. Я широко раскрываю глаза. Цыган тоже встряхивает головой, проверяет, все ли дети на месте, потом приподнимается и заглядывает на верхнюю полку, где в тяжелом сне постанывает его жена. Самая маленькая девочка начинает плакать, просит есть. Я достаю из мешочка коржик и карамельку, угодливо протягиваю ему. Он берет, не благодаря, и сует девочке. Может быть, он все же не утащит мой чемодан, думаю я.

И снова скрипит и вздыхает, мерно покачиваясь, вагон. Боже, до чего же трудно не спать. Время от времени все уплывает куда-то, и я проваливаюсь в бездну, отчаянным усилием воли отталкиваюсь ото дна, выплываю на поверхность, трясу головой. На дежурство заступает второй майор. Первый тотчас же кладет Портфель под локоть, устраивает голову на скатанной шинели и засыпает. Ему хорошо!

На веках повисает неподъемный груз, простучал под колесами недлинный мост; и снова мерное покачивание. Я смотрю на часы. Половина третьего. Когда же, наконец, кончится ночь? Опять тяжелеют веки… Во сне я вижу Пекин, Летний дворец, озеро, по берегу которого бежит изящная галерея с фарфоровыми картинами, созданная за много веков лучшими художниками Китая. Я хочу поближе взглянуть на творение одного из них — миндальное дерево, осыпанное бледно-розовыми цветами, но никак не могу сделать шаг, а дерево уплывает все дальше и дальше, с озера надвигается туман, заволакивает все вокруг, обвивается вокруг меня, отнимая последние силы, погружая в сладкое небытие…

Я просыпаюсь от толчка, в первый момент не могу ничего сообразить, во второй — начинаю судорожно пересчитывать чемоданы. Под скамейкой один мешок с постелями — есть, второй на третьей полке? Цел и он. Один узел под головой у Егора — есть и он. Один чемодан под головой у девочек, другой — под локтем у мамы. Слава Богу, кажется все на месте! А где сумка? Моя сумка с деньгами и документами? Где она?

Сумка у меня за спиной. Содержание ее цело. Паника понемногу унимается. Поезд стоит на станции, за окном мелькают огоньки, ходят люди. Я обвожу взглядом купе. Цыган крепко спит, лежа на спине, придерживая рукой девочку, за ногу его цепко держится спящий мальчик. И тут я вижу, что дежурный майор тоже крепко спит. Портфель выпал у него из рук и лежит на полу, голова неловко свешивается, сам он наклонился вперед и вот-вот рухнет в проход. Я осторожно протягиваю руку и дотрагиваюсь до его плеча. Просыпается он мгновенно, в панике шарит вокруг себя, подозрительно смотрит на меня, обнаруживает портфель на полу, хватает его, поспешно открывает и проверяет свои бумаги. Слава Богу, и у него ничего не пропало. Облегченно вздохнув, он с опаской оглядывается на своего товарища и, только убедившись, что тот спит, улыбается мне.

— Черт его знает, как меня угораздило! Что же вы меня раньше не толкнули?

— Да я сама заснула.

— Проверили вещи? Ничего не пропало? Ну, повезло нам. Теперь уж не засну. Час-то который? Пятый? До утра рукой подать.

Поезд снова трогается. Мне больше не хочется спать. Хорошо бы встать, подвигаться немного, но нельзя будить. Все устали, все хотят спать… Я усаживаюсь поудобнее. Через несколько часов Омск. Как-то сложится наша жизнь там? В Омске хоть волков не будет. И будут доктора, если кто-то заболеет. А, самое главное, со мной опять будет Татуля, милая моя девочка, моя опора. И я не буду постоянно трястись за нее. Вместе мы как-нибудь пробьемся, справимся. Скорее бы приехать!

И вот, наконец, окрестности Омска. А, может, лучше было бы мне побыть подольше в неизвестности относительно, того, что ждет меня впереди. Ехать бы, ехйть, не приезжая. Ну, хоть бы еще денек другой…

ОМСК

После суматошно-радостной встречи на вокзале, в ходе которой мы умудрились потерять любимый китайский чайник и байковое одеяло, после возбужденных, бессвязных восклицаний, счастья, испытанного при виде бегущей по перрону Татули, все мы шумной толпой отправились домой к нашим тяньцзинским друзьям Васильевым, пить чай с рыбным и брусничным пирогами. Сумбурный, истерично-веселый разговор, в котором воспоминания о прежних, беззаботных днях перемешивались с моими рассказами о современной жизни в Китае, о судьбе знакомых, друзей, родственников, о тихоокеанском острове Самар, куда перед наступлением на Тяньцзин Мао-дзэ-дуновской армии увозили на своих, военных судах американцы всех русских, дрогнувших при мысли о неизбежности возвращения на родину, о Бразилии, Австралии, Америке, куда они в конце концов попадали, этот разговор оборвался внезапно, когда я спросила двоюродную сестру:

— А где Сережа? Вернулся, наконец, с курорта?

И она, потупившись, ответила мне:

— Папа в лагере, на севере. В поселке Абезь. Наталия Ивановна тоже в лагере, только в Потьме. Я с ними не переписываюсь.