Домой с черного хода

Агафья Трифоновна выглянула из горницы. Остаток краски сбежал с ее лица, она совсем посерела и съежилась, слабо махнула рукой, и молодой человек прошел в горницу. Они о чем-то заговорили. Солдат отказался присесть, но попросил ковшичек напиться. Он тупо смотрел, как я чищу картошку, не делая попыток прислушаться к разговору за дверью. Минут через пять молодой человек вышел из комнаты, засовывая что-то в карман и буркнул солдату — «Пошли!» Не прощаясь, они затопали прочь.

. — Ушли? — спросила, приоткрыв дверь хозяйка. — Ох, горюшко-горе! Муторно мне нынче с утра самого, а тут еще Володьку принесло…

— Может, доктора позвать, Агафья Трифоновна?

— Не надо. Чайку согреешь, спасибо скажу. Совсем чего-то расслабла.

Я отнесла ей чаю. Она сидела за столом и пустыми глазами смотрела в пространство.

— Вы бы прилегли, Агафья Трифоновна, — сказала я. — Давайте я вам помогу.

— И то, — ответила она, продолжая смотреть в ту же точку, — Ты иди, я позову.

Я вышла, решив сходить к Варваре Андреевне, посоветоваться с ней, но не успела я накинуть пальто, как послышались звуки захлебывающегося кашля. Я бросилась в горницу. Агафья Трифоновна полулежала на кровати. Кровь лилась у нее изо рта, заливая белоснежные подушки.

Она умерла еще до приезда «скорой помощи». И сразу же дом наполнился людьми: старушки-соседки, две монашенки, несколько разворотливых мужичков, принимавших заказ на «домовину». Приехала дочь Ольга — крепкая статная женщина лет тридцати с громким властным голосом. Потупясь вошел, сопровождаемый тем же солдатом, Володька. Вслед за ними появился Ольгин муж — тоже статный широкоплечий, с туповатым лицом, странно выговаривающий русские слова. Старушки хлопотали «убирая» покойницу и, когда через час приехал священник — маленький сгорбленный старичок с неожиданно густым красивым басом, она уже лежала на кровати, застеленной чистым покрывалом, осунувшаяся, побледневшая, обложенная неизвестно откуда взявшимися бумажными цветами. Стали служить панихиду. Дребезжащими, но верными голосами пели монашенки, им вразнобой подпевали старушки. После панихиды Ольга подошла к нам с мамой, представилась, спросила, не скандалил ли здесь утром брат ее Владимир и просила не впускать его впредь в дом.

— Извиняюсь за беспокойство, — сказала она. — Сегодня ночью, наверное, не дадим вам спать, стряпней будем заниматься — похороны, думаем, завтречка отвести, значит придется ночью все приготовить. Помянуть мать много народу придет, она авторитетом пользовалась.

Я решила отвести Нику и Ирку ночевать к Нине, у которой еще ни разу не была. Жили они недалеко от нас, на одной из бесчисленных Северных улиц. Комната, четверть которой занимала русская печь, была невелика. На приткнувшейся к печи плите в жестяном баке варилось белье, заполняя комнату клубами пара, из которого выступили сама Нина, ее муж Леня и трое их мальчиков. Встретили они нас радушно и сообщили, что на ужин будет мясной суп. Объяснив в чем дело и попросив приютить девочек на ночь, я побежала домой к маме.

В битком набитой кухне готовилось угощенье: стучали ножи, шипело и брызгалось масло на сковородках; вымешивая тесто повариха Дуська высоко поднимала его над головой и со всего размаху шлепала об доску. Кто-то приходил, кто-то уходил, что-то приносили. Распоряжалась всем Ольга. Я предложила помочь, но все присутствующие стали дружно уговаривать меня отдохнуть и побыть с «мамашей». Я поняла, что буду лишней и не стала настаивать.

Мама выпила чаю, приняла лекарство и легла, а я взяла какую-то английскую книгу и села читать, но не смогла — сознание своего чужеродства беспокоило, внутренне теребило, я ни на чем не могла сосредоточиться. А еще с ужасом думала о Нинином житье. Нина, которая закончила здесь заочно институт иностранных языков, получив право преподавать английский язык в высших учебных заведениях, — что она и делала, давая рекордное количество уроков, за чем следовали уроки частные, ее муж — по образованию зубной врач, работавший почему-то врачом санитарным, — ив настоящее время переквалифицирующийся на рентгенолога — они же должны достаточно зарабатывать на жизнь. А они… ходят дома в белье, «чтобы не снашивать одежду», как весело пояснил мне старший мальчик, Игорь. Каковы же в таком случае мои перспективы? Пока что я продаю все, что можно, и мы живем, а дальше — что будет дальше?..