Домой с черного хода

У меня сильно забилось сердце. Решайте! Легко сказать! Поехать одной? Нет, я не могу оставить здесь маму и девочек. Не могу хотя бы потому, что сама умру от страха и волнения за них. Пусть здесь Нина, пусть здесь Ляля с Витей — жизнь так трудна, так сложна, что просить их уделять внимание еще и моим проблемам невозможно. Поехать с мамой и девочками, оставив Татулю до весны заканчивать год в Омске? Но ведь на это уйдут все деньги, вырученные от продажи всех привезенных вещей, специально для этого предназначенных? А если я никуда не устроюсь Что тогда? Куда двигаться? На какие средства? Решайте! Но она ничего не написала — какие возможности есть в Москве. Наверное, и не могла написать. Откуда это знать очень пожилой женщине, по образованию архитектору? А, может быть, я все-таки смогу устроиться переводчиком? Сердце билось все сильнее. Все равно, решаться на что-то надо. Деньги тают, тают и запасы вещей, привезенных на продажу. Нужно, не медля устраиваться на работу здесь, в Омске, все равно на какую… или все-таки рискнуть и поехать в Москву. Только вот риск очень уж велик. Что я буду делать, если не найду там работу? Ну, какую-нибудь да найду. Посоветоваться с мамой? Не надо беспокоить ее. Она вида не подает, а сама ночи не спит.

Я схватила узелок Агафьи Трифоновны, накинула на плечи платок и побежала через двор к Варваре Алексеевне. Оба, брат и сестра, были дома и обрадовались мне. Мы обсудили похороны. Варвара Алексеевна похвалила Ольгу — «Хоть и активистка, а с материнской волей посчиталась. И батюшку привела, и монашка псалтырь читала. А поминки какие справили. Денег, поди, кучу истратили…»

— Ну что там деньги, — сказал Андрей Алексеевич. — Дом продаст, на десять таких поминок хватит.

— Да, ведь дом-то, поди, Володьке достанется. Агафья за него все душой болела…

— Держи карман шире. Выпустит твоя Ольга из рук что-нибудь. Спасибо, если Володьке тысчонку на пропой души сунет, а то и просто с крыльца сгонит…

— Брось языком-то трепать! Неплохая она.

— Неплохая, да порченая.

— Ты будто не порченый?

— Ия порченый. Все мы тут порченые — кто больше, кто меньше. Да ладно о ней. Вас-то она пока в доме оставила?

— Сказала, что до сорокового дня можем жить, а дальше видно будет. Только я и сама еще не знаю, как у меня жизнь в ближайшее время сложится. — Ия рассказала им про письмо.

— Не ездите в Москву, Вера Константиновна, — испуганно сказала Варвара Алексеевна, — Люди, говорят, скоро война будет. Москву в первую очередь бомбить станут. Здесь еще, может, спасемся как-нибудь… И вообще-то Москва страшный город. Бандиты говорят, на ходу в автобусы заскакивают и всех грабят. Пожалейте маму, девочек своих.

— Не слушайте ее, Вера Константиновна, — решительно перебил Андрей Алексеевич. — Раз такой случай представился и минуты не думайте, собирайтесь и поезжайте. Какая там война!? Кто на нас позарится? И бандитов скоро опять пересажают — это сейчас, пока паны наверху дерутся, им волю дали. Чтобы народу было о чем языком болтать. А насчет работы — так ее там, надо думать, прорва. Раз хоть махонькая зацепочка имеется, обязательно устроитесь и получше, чем здесь. В Москве вас на работу возьмут, там люди посмелее будут. Это здесь они как мешком из-за угла пришибленные. И, знайте: в опасные минуты — главное движение. Это я на себе проверил и навсегда заучил. Помните, я вам говорил, что в бегах находился?

— Помню, Андрей Алексеевич. Я все жду, что вы мне расскажите.

— Расскажу. Это в тридцать седьмом году было, когда по всей Руси великой стон стоял. Жил я тогда здесь, у Варвары и ее мужа. Нам с Варей от родителей мешочек с золотыми монетками достался. Всю жизнь отец копил. А был-то он всего лишь небольшим чиновником в городской управе и, заметьте, человеком очень честным. Но жили скромно, водочку себе отец только по праздникам позволял, и мама наша к тому же подрабатывала — уроки давала шитья и вышивания и заказы принимала. Белошвейкой была. В общем, скопили они мешочек десятирублевок… А тут революция пришла, папа в числе других заложников отдал жизнь за ее торжество, мама с год его оплакивала, а потом вдруг заболела неведомо чем и тоже померла. Варя вскоре замуж вышла. Муж ее, правда, из пролетариев был, но человек хороший, очень даже хороший — царствие ему небесное! Жили мы дружно, все вместе, в этом самом домишке, работали кто как мог: Михаил шоферил, Варя в швейной мастерской, а я на мебельной фабрике. В тридцать седьмом у Вари с Михаилом Митька сын родился. Вроде бы все хорошо, налаживается жизнь. Но тут странные дела начали твориться. А у меня со школьной скамьи два друга были — Петр и Павел, хорошие такие ребята. Мы все вместе в вечернем техникуме учились и не раз обсуждали, что это делается, и возмущались, что столько врагов кругом развелось. Ну вот, прибегает как-то вечером Петька, глаза вытаращены.

— Пашку забрали!

— Как забрали?

— А вот так. Врагом народа оказался. Диверсию готовил.

— Да когда ж он ее готовил? Целый день на работе, а вечером с нами?