Дон Кихот

— Я так и понял, — ответил священник, — и поторопился вмешаться, чтобы замять дело. Но разве не странно видеть, с какой легкостью этот злополучный идальго верит во все фантазии и выдумки только потому, что по слогу и складу они похожи на его сумасбродные книги? И это еще не все! Замечательно, что этот добрый идальго начинает болтать глупый вздор только тогда, когда речь заходит о рыцарстве и рыцарях. Обо всем остальном он рассуждает так здраво и глубокомысленно, что вы невольно чувствуете к нему большое уважение. Но стоит только беседе перейти на его излюбленную тему, и вы видите, что перед вами безумец.

Пока они вели этот разговор, Дон Кихот продолжал беседовать с Санчо Пансой.

— Друг мой Панса, бросим наши споры. Не помни зла, забудь обиды и скажи мне теперь: где, как и когда ты видел Дульсинею? Что она делала? Что ты ей сказал? Что она тебе ответила? Какие чувства отражались на ее лице, когда она читала мое послание? Кто тебе его переписал? Одним словом, расскажи мне все, что в подобном случае заслуживает рассказа, вопросов и ответов, не прибавляя и не присочиняя ничего, чтобы доставить мне удовольствие, а главное, ничего не опуская, дабы не лишить меня радости.

— Сеньор, — отвечал Санчо, — если уж говорить правду, то письма вашего никто мне не переписывал, да и не мог переписывать: ведь оно осталось у вас, — вы забыли отдать его мне.

— Ты говоришь правду, — сказал Дон Кихот, — записную книжку, в которой я его написал, я нашел у себя дня через два после твоего отъезда. Это меня очень встревожило и огорчило. Я думал, что ты вернешься, как только спохватишься, что его нет.

— Я так и поступил бы, — ответил Санчо, — но, к счастью, я запомнил письмо наизусть, когда ваша милость мне его читала. Я продиктовал его ризничему, который слово в слово записал его и при этом прибавил, что хотя много приходилось ему читать посланий об отлучении от церкви, но такого красивого послания он в жизнь свою не видел и не читал.

— И ты до сих пор помнишь его наизусть? — спросил Дон Кихот.

— Нет, сеньор, — ответил Санчо. — Я помнил его до тех пор, пока было нужно. А как только я его продиктовал ризничему, так тут же и забыл. Впрочем, нет, начало я помню: «Превозмутительная…», виноват — «превосходительная сеньора», и конец тоже: «Ваш по гроб рыцарь Печального Образа», а в середку я вставил сотни три «душа моя», «жизнь моя» да «очи мои».

Глава 23, в которой рассказывается о беседе рыцаря с его оруженосцем и о встрече с мальчиком Андресом

— Мне бы хотелось еще знать, — сказал Дон Кихот, продолжая разговор с Санчо Пансой, — что делала моя дама, несравненная королева красоты, сеньора Дульсинея, когда ты явился к ней. Впрочем, догадываюсь: она, вероятно, низала жемчуг или вышивала золотом какой-нибудь подарок мне, плененному ею рыцарю.

— Нет, — ответил Санчо, — она на заднем дворе просеивала зерно.

— Возможно, — сказал Дон Кихот, — но зерна, к которым прикасались ее руки, превращались, конечно, в жемчужины. А ты посмотрел, друг мой, какое это было зерно — белое или черное?

— Желтое, — ответил Санчо.

— Будь уверен, друг Санчо, что это желтое зерно, просеянное ею, даст самый белый хлеб. Однако рассказывай дальше. Что сделала сеньора Дульсинея, когда ты ей вручил мое письмо? Покрыла его поцелуями? Или, в знак особого почтения ко мне, возложила себе на голову? Ну, говори скорее!..

— Когда я ей подал письмо вашей милости, она усердно трясла сито с зерном. Поэтому она сказала мне: «Положите его, друг мой, там, на мешок. Сейчас мне некогда. Я прочту его, когда кончу просеивать зерно».

— О мудрая сеньора! — сказал Дон Кихот. — Она хотела прочитать его не спеша, чтоб вполне им насладиться. Ну, дальше, Санчо. О чем она беседовала с тобою, пока кончала свою работу? Расспрашивала, конечно, обо мне? Что ты отвечал? Ну, скорее рассказывай все, не утаивай, пожалуйста, от меня ни единого слова.

— Она-то ничего не спрашивала, — возразил Санчо. — А я рассказал ей, что ваша милость наложили на себя покаяние из любви к ней и бродите в горах раздетый, спите на твердой земле, кувыркаетесь на острых камнях и с плачем проклинаете судьбу.

— Ты очень неудачно выразился, сказав, что я проклинаю судьбу, — возразил Дон Кихот. — Напротив, я ее благословляю и буду благословлять во все дни моей жизни за то, что она послала мне счастье любить такую высокую и знатную сеньору, как Дульсинея Тобосская.

— Высока-то она высока, это вы верно сказали: вершка на три повыше меня будет, — ответил Санчо.

— Да разве вы мерились с ней ростом? Как ты осмелился на это?

— А очень просто, — ответил Санчо. — Когда я помогал ей взвалить мешок пшеницы на осла, мне пришлось стать с ней рядом; тут-то я и заметил, что она повыше меня.

— Поистине, — сказал Дон Кихот, — высокие достоинства ее души находятся в полной гармонии с ее высоким ростом. Итак, — продолжал он, — что же она сказала, когда окончила просеивать пшеницу и прочитала письмо?