Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1

Съ того времени, какъ заперли Леандру въ монастырѣ, замкнулись и глаза Ансельма; безъ Леандры имъ стало ничего не видно, и что было видѣть имъ безъ нее на свѣтѣ. Да тоже сталось и со мной; и для меня безъ Леандры не осталось радостей на землѣ. И съ той поры, какъ стало пропадать наше терпѣніе, стало усиливаться наше горе; мы проклинали солдата съ его нарядами, проклинали слѣпоту отца, и кинувши родное село, задумали скрыться въ этой долинѣ. Мы привели сюда наши стада; Ансельмъ — овецъ, а я — козъ; и живемъ теперь, среди этихъ рощъ, то вспоминая, то тоскуя о нашей любезной, то распѣвая пѣсни, въ которыхъ хвалимъ и коримъ сгубившую насъ Леандру прекрасную. И по нашему примѣру много другихъ влюбленныхъ въ Леандру пришли укрываться въ этихъ горахъ; и столько ужъ ихъ теперь набралось здѣсь, что стали эти горы похожи на пастушью Аркадію, въ которой со всѣхъ сторонъ слышно одно слово: Леандра. Одинъ зоветъ ее причудливой и вѣтреной, другой коритъ ее солдатомъ, третій благословляетъ и прощаетъ ее, четвертый хулитъ и проклинаетъ; одни прославляютъ красоту ее чудесную, другіе проклинаютъ ея нравъ. Словомъ всѣ унижаютъ ея и вмѣстѣ, какъ Богу своему, поклоняются ей; и вѣрите ли, до того доходятъ безумство нѣкоторыхъ, что они корятъ ее за данный имъ будто бы отказъ, хоть никогда они ни одного слова не промолвили съ ней; другіе изъ себя выходятъ отъ ревности, хоть ревновать ее тоже не приходится, потому что она не успѣла еще сдѣлать ничего такого, чего ужь не исправить во вѣкъ. И здѣсь вокругъ вы не найдете ни одного грота, ни одной пещеры, ни одного ручейка, ни одного дерева, гдѣ бы вы не повстрѣчали горюющаго и вѣтрамъ поверяющаго тоску свою пастуха. Вездѣ только и слышно имя Леандры: Леандра — грохочутъ горы, Леандра — журчатъ ручьи, Леандра, вотъ нашъ богъ въ этой долинѣ; вотъ волшебница, околдовавшая и отравившая насъ всѣхъ. Изъ-за нее всѣ мы находимся, сами не знаемъ, въ какомъ то страхѣ. Но всѣхъ тяжелѣе, и умнѣе, и безумнѣе тоскуетъ Ансельмъ; рыдаетъ онъ въ разлукѣ съ Леандрой, и рыдая поетъ подъ звуки скрипки, на которой онъ такъ же прекрасно играетъ, какъ прекрасно слагаетъ свои унылыя пѣсни. Я же поступаю, по моему мнѣнію, благоразумнѣе: громко проклиная довѣрчивость и вѣтренность женщинъ, ихъ обманчивыя клятвы, ихъ измѣнчивость и ихъ неразборчивый вкусъ. И теперь вамъ, вѣрно, стало понятно, господа, почему я не долюбливаю эту козу, хотя она и лучшая въ моемъ стадѣ: она женскаго рода. Вотъ вамъ та исторія, которую я обѣщалъ разсказать. Если она вышла длинновата, то повѣрьте мнѣ, что и охота моя — послужить вамъ чѣмъ могу ничуть не короче. Господа! молочная моя здѣсь поблизости; если вамъ угодно заглянуть въ нее, милости просимъ; вы найдете тамъ свѣжій творогъ, свѣжее молоко и отличные свѣжіе плоды.

Глава LII

Разсказъ этотъ показался весьма интереснымъ, и восхищенный имъ каноникъ осыпалъ похвалами разсказчика, который походилъ скорѣе на остроумнаго придворнаго, чѣмъ на грубаго пастуха, и оправдывалъ слова священника, говорившаго: что въ горахъ можно находить иногда весьма дѣльныхъ людей. Всякій съ своей стороны, похвалилъ молодаго пастуха, но похвалы Донъ-Кихота затмили всѣ остальныя. «Другъ мой», сказалъ онъ пастуху, «еслибъ мнѣ дозволено было вдаться сегодня въ какое-нибудь приключеніе, то, клянусь тебѣ, я сію же минуту отправился бы за прекрасной Леандрой: я похитилъ бы ее — не смотря ни на какихъ настоятельницъ изъ монастырскихъ стѣнъ, въ которыхъ бѣдную дѣвушку держутъ противъ воли, и передалъ бы ее тебѣ съ однимъ условіемъ: не забывать законовъ странствующихъ рыцарей. воспрещающихъ оскорблять дамъ. Сильный, однако, вѣрой моей въ Бога Всемогущаго, я надѣюсь, что могущество злаго волшебника не вѣчно будетъ торжествовать надъ могуществомъ другого, исполненнаго лучшихъ намѣреній; и тогда ты смѣло можешь разсчитывать на мою готовность служить тебѣ, ибо, какъ рыцарь, я ниспосланъ въ міръ помогать нуждающимся, гонимымъ и сирымъ».

До сихъ поръ пастухъ не обращалъ никакого вниманія на Донъ-Кихота, но послѣ этихъ словъ, онъ съ любопытствомъ началъ разсматривать его съ головы до ногъ; и, видя передъ собою какую то тощую, несчастную фигуру, спросилъ сидѣвшаго рядомъ съ нимъ цирюльника, что это за чудакъ?

— Кто же, отвѣтилъ цирюльникъ, какъ не знаменитый Донъ-Кихотъ Ламанчскій, бичь зла, каратель неправды, поддержка дѣвъ, ужасъ великановъ и непобѣдимый побѣдитель всѣхъ.

— Это что-то смахиваетъ на тѣхъ господъ, о которыхъ пишутъ въ рыцарскихъ книгахъ, замѣтилъ пастухъ; они дѣлали все тоже, что этотъ рыцарь, но только вы, ваша милость, должно быть, шутите, потому что у этого потѣшнаго господина голова, кажись, не въ порядкѣ.