Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1

Ударилъ часъ, и жаждою томимый
Явись изъ мрачныхъ безднъ твоихъ Танталъ!
И съ тяжестью скалы своей Сизифъ!
Пусть прилетаетъ коршунъ Прометея,
И колесуемый да прійдетъ Иксіонъ.
Пусть пятьдесятъ сестеръ не прекращаютъ
Своихъ во вѣки нескончаемыхъ
Работъ и муки ихъ тяжелыя,
Пусть въ это сердце перельютъ онѣ;
И тихо пусть поютъ надъ этимъ трупомъ,
Коль можно пѣть лишь надъ самоубійцей,
Которому откажутъ въ саванѣ
Святомъ; и ада трехголовый стражъ,
И тысячи другихъ чудовищъ гнусныхъ,
Пусть съ скорбнымъ этимъ хоромъ голосъ свой
Сольютъ; вотъ наиболѣе приличный
Мнѣ погребальный гимнъ.
О пѣснь отчаянья! Когда на свѣтѣ
Не будетъ ужъ меня, ты скорбно не звучи;
Напротивъ, такъ какъ счастіе ея
Питается несчастіемъ моимъ,
То даже пусть и изъ моей могилы
Отчаянья не раздается звукъ.

Стихи найдены были не дурнвми, только Вивальдо казалось, что высказываемыя въ нихъ подозрѣнія не подтверждали слуховъ, ходившихъ о добродѣтели Марселы.

— Чтобы разсѣять ваши сомнѣнія, отвѣчалъ Амброзіо, знавшій самыя задушевныя тайны своего друга, я долженъ сказать вамъ, что Хризостомъ, сочиняя эти стихи жилъ вдали отъ своей возлюбленной, желая испытать, не произведетъ-ли на него разлука свое обычное дѣйствіе; и такъ какъ нѣтъ подозрѣнія, которое-бы не закралось въ душу влюбленнаго и не томило его вдали отъ любимой имъ женщины, поэтому не удивительно, если Хризостомъ терзался всѣми муками самой неосновательной ревности. Всѣ его упреки не могутъ однако накинуть ни малѣйшей тѣни на добрую славу Марселлы. Всякій, знающій эту женщину, упрекнетъ ее въ жестокосердіи и холодности, но сама зависть не обвинитъ ее въ какомъ нибудь поступкѣ, пятнающемъ ея дѣвичью честь. Вивальдо собирался прочесть еще одинъ листъ, спасенный отъ огня, когда взоръ его остановился на чудномъ видѣніи, внезапно поразившемъ взоры всѣхъ, пришедшихъ воздать послѣдній долгъ Хризостому. Это была Марселла. Прекраснѣе того, что говорила о ней молва, она показалась на вершинѣ скалы, у подножія которой лежало тѣло злополучнаго любовника. Тѣ, которымъ доселѣ не приходилось видѣть этой женщины, пораженные ея красотой, глядѣли на нее въ нѣмомъ изумленіи; да и тѣ, которые видали ея уже, были одинаково удивлены и очарованы при ея появленіи. Увидѣвъ ее, Амброзіо съ негодованіемъ закричалъ: «чудовище! что тебѣ нужно здѣсь? змѣя, отравляющая взорами своими людей. Зачѣмъ ты приползла сюда? быть можетъ, хочешь ты узнать: не раскроются-ли въ твоемъ присутствіи раны несчастнаго, уложеннаго тобою въ преждевременный гробъ? Приходишь-ли ты ругаться надъ его несчастіемъ и гордиться своимъ кровавымъ торжествомъ? Или, быть можетъ, какъ новый, неумолимый, Неронъ, ты хочешь взирать съ вершины этой скалы на твой пылающій Римъ? или попирать ногами трупъ Хризостома, подобно безчеловѣчной Лукреціи, попиравшей окровавленный трупъ своего отца? скажи, зачѣмъ ты пришла, и чего ты хочешь? Будь увѣрена, что въ насъ, друзьяхъ того страдальца, котораго всѣ мысли были покорны тебѣ, ты найдешь ту же покорность.

— Худо вы меня знаете, если такъ думаете, отвѣчала Марселла. Я пришла оправдать себя, и доказать вамъ какъ несправедливы тѣ люди, которые корятъ меня своими страданіями и смертью Хризостома. Удостойте же, пастухи и синьоры, выслушать немного словъ, которыхъ достаточно будетъ для моего оправданія.