Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1

— Да что онъ сдѣлалъ такого ужаснаго, опросилъ Донъ-Кихотъ, если его не присудили ни къ чему большему, какъ къ работѣ на галерахъ?…

— Онъ приговоренъ за десять лѣтъ работать за галерахъ, что значитъ больше чѣмъ гражданская смерть, отвѣчалъ конвойный. Говорить о немъ долго нечего, достаточно вамъ будетъ узнать, что это знаменитый Гинесъ Пассамонтъ, иначе называемый Гинезилъ Парапильскій…..

— Потише, потише, господинъ комиссаръ, перебилъ каторжникъ, не забавляйтесь перековеркованіемъ чужихъ именъ и прозвищъ. Зовутъ меня Гинесъ, а не Гинезилъ, фамилія моя Пассамонтъ, а не Параполла, какъ вы толкуете. Пусть каждый, поочередно, самъ себя оглядываетъ, это право будетъ не дурно..

— Молчите, господинъ наибольшой негодяй, если вамъ неугодно, чтобы я попросилъ плечи ваши заставить васъ замолчать, отвѣчалъ конвойный.

— Человѣкъ живетъ какъ Господу Богу угодно, возразилъ каторжникъ, и пока скажу я вамъ только, что быть можетъ, когда-нибудь, кто-нибудь узнаетъ какъ меня зовутъ.

— Развѣ не такъ тебя зовутъ, сволочь! крикнулъ конвойный.

— Такъ-такъ, отвѣчалъ каторжникъ, а можетъ быть будетъ и такъ, что звать меня станутъ не такъ; или я вырву себѣ зубами бороду. Господинъ рыцарь, продолжалъ онъ: если вы имѣете что дать намъ, такъ давайте, да и проваливайте, а то надоѣли ужь вы вашими разспросами. Коли хотите узнать кое-что обо мнѣ, такъ скажу я вамъ, что зовутъ меня Гинесъ Пассамонтъ, и что исторія моя написана пятью моими пальцами.

— Это правда, замѣтилъ комиссаръ; онъ дѣйствительно самъ написалъ свою жизнь такъ, что ужъ лучше нельзя написать; и заложилъ ее въ тюрьмѣ за двѣсти реаловъ.

— И выкуплю ее, прервалъ Гинесъ, хотя бы она была заложена за двѣсти золотыхъ.

— Развѣ она такъ хороша? спросилъ Донъ-Кихотъ.

— Да тамъ хороша, возразилъ каторжникъ, что заткнетъ за поясъ Лазариллу Тормескаго и всѣ книги въ этомъ родѣ. Въ ней написана одна только правда, да такая милая, что чище всякой лжи.

— А какъ она подъ заглавіемъ? спросилъ Донъ-Кихотъ.

— Жизнь Гинеса Пассамонта, отвѣтилъ авторъ.

— Окончена она? продолжалъ спрашивать Донъ-Кихотъ.

— Какъ могъ я окончить ее, когда я самъ еще не окончился, отвѣчалъ тотъ же господинъ. Въ ней описано все со дня моего рожденія, до того времени когда меня въ послѣдній разъ присудили теперь въ каторгу.

— Такъ ты бывалъ уже такъ? сказалъ Донъ-Кихотъ.

— Служилъ ужь я такъ четыре года Богу и королю, отвѣтилъ Гинесъ; испробовалъ я и сухарей и бычачьихъ нервъ; и правду сказать не слишкомъ кручинюсь, что приходится мнѣ побывать такъ еще разъ, потому что буду имѣть, по крайней мѣрѣ, время докончить свою книгу. Мнѣ еще предстоитъ иного хорошаго сказать, а на испанскихъ галерахъ, слава Богу, свободнаго времени больше, чѣмъ мнѣ нужно; тѣмъ болѣе, что обдумывать мнѣ ничего не осталось, я наизусть все знаю, что буду писать.

— Ты, право, не глупъ, сказалъ ему Донъ-Кихотъ.

— Это то и бѣда моя, замѣтилъ Гинесъ, потому что только дуракамъ везетъ на свѣтѣ.

— Занимайся-ка по прежнему плутнями, вмѣшался коммисаръ.

— Кажется ужь докладывалъ я вамъ, господинъ коммисаръ, чтобы вы изволили говорить повѣжливѣе, отвѣчалъ арестантъ. Позвольте еще вамъ доложить, что вашу черную розгу начальство дало вамъ вовсе не для того, чтобы угнетать этихъ несчастныхъ, которыхъ вы сопровождаете, а, какъ мнѣ кажется, для того, чтобы вы ихъ отвели куда велитъ его величество. Если нѣтъ, то жизнью… впрочемъ, довольно. Всякія пятна могутъ когда-нибудь попасть въ щелокъ, и пусть каждый молчитъ, — здорово живетъ и отправляется своей дорогой, какъ и намъ пора это сдѣлать, потому что мы ужь довольно намололи здѣсь всякаго вздору.