Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1

— Ну ужь вы то извлечете, развѣ когда я стану туркомъ, отвѣтилъ Санчо. Но такъ какъ вы сами говорите, что повѣривши мнѣ, вы избѣжали бы теперешняго несчастія, то повѣрьте мнѣ, въ эту минуту, и вы избѣгнете гораздо худшаго, потому что святая Германдада плюетъ на всѣхъ вашихъ рыцарей, и я ужь слышу въ ушахъ своихъ свистъ ея стрѣлъ.

— Ты трусъ, Санчо, и больше ничего, сказалъ Донъ-Кихотъ, но чтобы ты не сказалъ, что я упрямъ и никогда не слѣдую твоимъ совѣтамъ, поэтому я послушаюсь тебя, но только съ однимъ условіемъ, что никогда, живой или мертвый, ты не скажешь никому, будто я удалился отъ грозившей намъ опасности изъ страха, но что сдѣлалъ это, единственно, во исполненіе твоихъ просьбъ. Если ты скажешь противное, ты солжешь, и я, отнынѣ на всегда, и отъ всегда до нынѣ, бросаю тебѣ въ лицо эту ложь, и не перестану повторять, что ты лжешь, и будешь лгать, пока будешь утверждать что-нибудь подобное. И не возражай мнѣ на это, потому что при одной мысли, будто я ухожу изъ страха отъ опасности, въ особенности отъ нынѣшней, что во мнѣ явилась хоть тѣнь испуга, меня беретъ охота остаться здѣсь, и ожидать одному не только святую Германдаду, или то братство, которое ужасаетъ тебя, но даже братьевъ двѣнадцати колѣнъ Израиля и семь братьевъ Макавѣевъ и близнецовъ Кастора и Полукса и всевозможныхъ братій съ ихъ братствами.

— Господинъ мой, отвѣчалъ Санчо, удаляться — не значитъ убѣгать, и не особенная въ томъ мудрость ожидать опасность, превосходящую всякія силы и всякую возможность оттолкнуть ее; гораздо умнѣе беречь себя сегодня на завтра, и не заключать всего себя въ одинъ день. И право, ваша милость, мое глупое, холопское разумѣніе понимаетъ немного какъ человѣку слѣдуетъ распорядиться собой. Не раскаивайтесь же въ томъ, что думаете послѣдовать моему совѣту, а поскорѣе валѣзайте на Россинанта, если это подъ силу вамъ, если же нѣтъ, я вамъ помогу, я не долго думая, поѣзжайте за мной: право сердце говоритъ мнѣ, что теперь ноги намъ нужнѣе рукъ.

Донъ-Кихотъ послѣдовалъ совѣту своего оруженосца, взлѣзъ ни говоря ни слова на своего коня, и предшествуемый на ослѣ Санчо, направился въ тѣснины Сіерры Морены, отъ которыхъ они были не далеко. Санчо намѣревался проѣхать сквозь всю цѣпь этихъ горъ и выѣхать въ Вазо или въ Альнодоваръ-дель-Кампо, укрываясь нѣсколько дней въ горныхъ пустыняхъ отъ поисковъ святой Германдады, въ случаѣ, еслибъ она пустилась розыскивать ихъ. Онъ тѣмъ охотнѣе отправлялся теперь въ горы, что котомка его, наполненная съѣстнымъ, избѣгла рукъ грабителей, — счастіе, которое онъ считалъ рѣшительнымъ чудомъ, судя потому, какъ неистово освобожденная братія грабила все, что попадалось ей подъ руку и приходилось по вкусу.

Въ туже ночь наши искатели приключеній забрались въ самую глубь Сіерры Морены. Санчо рѣшился остановиться здѣсь, чтобы перевести духъ и даже отдохнуть нѣсколько дней, по крайней мѣрѣ, на сколько хватитъ у него провизіи. Рыцарь и оруженосецъ расположились на ночлегъ между двумя скалами и множествомъ голыхъ пней. На бѣду ихъ судьба, на скрижаляхъ которой, по ученію невѣрныхъ, заранѣе предначертано чему случиться здѣсь, привела славнаго вора Гинеса Пассамонта, освобожденнаго отъ каторги безуміемъ и доблестью Донъ-Кихота, и не безъ причины страшившагося теперь преслѣдованія святой Германдады на то самое мѣсто, на которомъ расположились ночевать Санчо и Донъ-Кихотъ. Пройдоха узналъ ихъ въ туже минуту и рѣшился обождать, пока они мирно заснутъ себѣ. И такъ какъ негодяи всегда неблагодарны, такъ какъ на свѣтъ ихъ рождаетъ нужда, и настоящее закрываетъ предъ ними будущее, то и не мудрено, если Гинесъ, у котораго благодарности было столько же, сколько благородства, рѣшился украсть у Санчо осла, не заботясь о Россинантѣ, показавшемся ему такою дрянью, которую ни продать, ни заложить. Дождавшись минуты, когда Санчо захрапѣлъ, славный этотъ воръ увелъ его осла, и прежде чѣмъ занялась заря, его уже и слѣдъ простылъ, — поминай какъ звали.

Взошла заря, возрадовалась земля и опечалился Санчо. Не находя нигдѣ своего милаго осла, онъ принялся такъ громко и горько вопить, что разбудилъ Донъ-Кихота, услышавшаго какъ несчастный оруженосецъ его, хныкая, приговаривалъ: «о сынъ моего сердца, рожденный въ моемъ собственномъ домѣ, забава дѣтей моихъ, услада жены, зависть сосѣдей, помощникъ въ трудахъ моихъ и кормилецъ цѣлой половины моей, потому что заработываемыми тобою двадцатью шестью мараведисами ты покрывалъ на половину мои расходы». Донъ-Кихотъ, видя рыдающаго Санчо, и узнавъ причину его гора, принялся утѣшать его чѣмъ могъ и обѣщалъ дать ему письмо на полученіе трехъ ослятъ изъ пяти, оставленныхъ имъ въ своей конюшнѣ. Это нѣсколько утѣшило Санчо, осушило его слезы, утишило стенанія, и онъ поспѣшилъ поблагодарить своего господина за великую милость его.