Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1

Донъ-Кихотъ, сказавшій передъ тѣмъ пастуху, какъ быстро скрылся отъ него въ хворостникѣ странный незнакомецъ, чрезвычайно удивленъ былъ тѣмъ, что услышалъ о немъ. Чувствуя все болѣе и болѣе возраставшее желаніе узнать, кто былъ этотъ таинственный человѣкъ, онъ рѣшился послѣдовать своему первому внушенію и искать незнакомца въ горахъ, рѣшительно вездѣ, не оставляя безъ осмотра ни одной трещины и ни одной пещеры. Но судьба устроила дѣло лучше, чѣмъ онъ ожидалъ, потому что въ эту самую минуту, таинственный незнакомецъ показался въ горномъ проходѣ, выходившемъ вамъ разъ на тотъ лугъ, на которомъ находился теперь Донъ-Кихотъ. Несчастный подвигался впередъ, бормоча что-то такое, чего нельзя было разобрать и вблизи. Нарядъ его былъ таковъ, какъ мы уже описали, только когда онъ былъ уже очень близко отъ Донъ-Кихота, послѣдній разсмотрѣлъ на плечахъ его слѣды камзола, висѣвшаго теперь въ лохмотьяхъ и, какъ видно было, сдѣланнаго изъ дорогой душистой замши; вещь, ясно показывавшая, что господинъ этотъ принадлежалъ къ весьма порядочному обществу. Приблизившись къ рыцарю, онъ поздоровался съ нимъ очень вѣжливо, но какимъ то глухимъ, отрывистымъ голосомъ. Донъ-Кихотъ, съ своей стороны, чрезвычайно вѣжливо раскланялся съ нимъ, сошелъ съ коня, приблизился къ незнакомцу и горячо обнявъ его, продержалъ такъ нѣсколько минутъ, прижавши къ своей груди, точно встрѣтилъ въ немъ стараго друга послѣ долгой разлуки. Незнакомецъ, котораго мы могли бы смѣло назвать оборванцемъ жалкаго образа, подобно тому, какъ Донъ-Кихотъ назывался рыцаремъ печальнаго образа, освободясь наконецъ изъ объятій рыцаря и положивъ на плечи ему свои руки, стадъ пристально осматривать, какъ-бы желая узнать его; удивленный, быть можетъ, костюмомъ, оружіемъ и всею фигурою Донъ-Кихота еще болѣе, чѣмъ Донъ-Кихотъ — оборванной и несчастной фигурой незнакомца. Послѣ нѣсколькихъ минутъ молчанія, несчастный пустынникъ заговорилъ первый, что именно, это мы увидимъ въ слѣдующей главѣ.

Глава XXIV

Исторія передаетъ, что Донъ-Кихотъ съ чрезвычайнымъ любопытствомъ слушалъ несчастнаго рыцаря горъ, который между прочимъ сказалъ ему: «милостивый государь, это бы вы ни были, потому что, правду сказать, я васъ вовсе не знаю, я тѣмъ не менѣе очень благодаренъ вамъ за принятое вами во мнѣ участіе, и желалъ бы отблагодарить васъ за него не однимъ только желаніемъ.»

«Я намѣренъ только служить вамъ чѣмъ могу,» отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, «и желаніе это такъ сильно во мнѣ, что я рѣшился было не покидать этихъ горъ, пока не открою и не узнаю отъ васъ самихъ: можно ли чѣмъ-нибудь помочь вашему горю, о которомъ краснорѣчиво говоритъ теперешній вашъ образъ жизни? И если ваше несчастіе изъ тѣхъ, для которыхъ не существуетъ утѣшеній, то я готовъ хоть немного облегчить ваше горе, присоединяя къ слезамъ вашимъ мои, потому что имѣть вблизи себя брата, сочувствующаго вашему несчастію, значитъ до нѣкоторой степени ослабить его. И если вы сколько-нибудь довѣряете моимъ намѣреніямъ, то заклинаю васъ именемъ того, кого вы любили, или любите больше всего за свѣтѣ, откройте мнѣ: что заставило васъ жить здѣсь, какъ звѣря пустыни? клянусь,» продолжалъ Донъ-Кихотъ, «моимъ рыцарскимъ орденомъ, въ который, хотя и грѣшникъ, я удостоился вступить, клянусь моимъ званіемъ странствующаго рыцаря, что если вы согласитесь довѣриться мнѣ, то я буду отнынѣ самый пламенный, самый преданный слуга вашъ, и не перестану заботиться о томъ, чтобы уврачевать ваше горе, или, если это невозможно, оплакивать его вмѣстѣ съ вами.»

Пока говорилъ рыцарь печальнаго образа, рыцарь лѣса только оглядывалъ его съ головы до ногъ, и наконецъ наглядѣвшись, какъ видно, вдоволь, сказалъ, обращаясь къ окружавшимъ его лицамъ: «дайте мнѣ, ради Бога, если есть у васъ, чего-нибудь поѣсть; когда я закушу, тогда въ благодарность за принимаемое во мнѣ участіе, я сдѣлаю и скажу все, что хотите.» Въ ту же минуту Санчо и пастухъ достали изъ своихъ котомокъ все, что нужно было для утоленія голода несчастнаго скитальца, который кинулся на пищу, намъ звѣрю подобный дикарь, и принялся пожирать ее съ такимъ остервененіемъ, что казалось, будто онъ только глоталъ, а не ѣлъ. Во все это время и самъ онъ и всѣ окружавшіе его хранили глубокое молчаніе. Но уничтоживши все, чѣмъ его угостили, оборванный незнакомецъ, знакомъ пригласилъ все общество слѣдовать за нимъ, и привелъ его на свѣжій, зеленый лугъ, разстилавшійся у подошвы одной скалы. Здѣсь, по прежнему, не говоря ни слова, онъ легъ на траву, окружавшее его общество послѣдовало его примѣру, и всѣ молчали, пока наконецъ не заговорилъ, устроившись на своемъ мѣстѣ, таинственный скиталецъ.

«Господа,» сказалъ онъ, «если вамъ угодно, чтобы я въ немногихъ словахъ разсказалъ вамъ всѣ мои великія несчастія, то обѣщайте не прерывать меня ни словомъ, ни движеніемъ, потому что въ ту минуту, какъ вы меня прервете, прервется и разсказъ мой.»

Это вступленіе невольно напомнило Донъ-Кихоту недавнюю сказку Санчо, оставшуюся неоконченной, благодаря ошибкѣ въ счетѣ перевозимыхъ черезъ рѣчку козъ.