Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2

Донъ-Кихотъ улыбнулся грубымъ похваламъ Санчо, но въ душѣ сознавался, что если не считать Дульцинеи, то и самъ онъ никогда не видѣлъ болѣе прекрасной женщины. Невѣста была немного блѣдна и казалась усталой, безъ сомнѣнія отъ дурно проведенной передъ свадьбою ночи, которую проводятъ тревожно почти всѣ невѣсты. Молодые тихо приближались къ покрытой коврами и зеленью эстрадѣ, на которой должно было происходить вѣнчаніе, и съ которой они могли смотрѣть потомъ на представленіе и танцы. Но въ ту минуту, когда они готовились ступить на приготовленное для нихъ мѣсто, сзади ихъ кто то закричалъ: «погодите, погодите, не торопитесь такъ, неблагоразумные люди!.» Удивленные этимъ возгласомъ хозяева и гости обернулись назадъ и увидѣли какого то человѣка въ черномъ, широкомъ плащѣ, обшитомъ тесьмою огненнаго цвѣта. Голова его была покрыта кипариснымъ погребальнымъ вѣнкомъ, въ рукахъ онъ держалъ огромную палку. Когда онъ приблизился къ эстрадѣ, въ немъ узнали красавца Василія, и всѣ стали бояться, чтобы появленіе его въ такую минуту не ознаменовалось какимъ-нибудь горестнымъ событіемъ, ожидая съ тайной тревогой объясненія его загадочныхъ словъ. Весь запыхавшись, съ трудомъ переводя духъ, подошелъ Василій въ эстрадѣ, и воткнувъ въ землю палку свою съ плотнымъ стальнымъ наконечникомъ, дрожащій и блѣдный, онъ остановился противъ Китеріи и, устремивъ на нее глаза, сказалъ ей глухимъ прерывистымъ голосомъ: «неблагодарная! ты знаешь, что по уставу святой нашей церкви, ты не можешь выйти замужъ, пока я живъ. Ты знаешь, что ожидая отъ времени и труда улучшенія моего состоянія, я до сихъ поръ не позволилъ себѣ ничего, что могло оскорбить твою честь. Но ты, попирая ногами свои клятвы, отдаешь въ эту минуту другому то, что принадлежитъ мнѣ и продаешь мое счастіе. Пускай же тотъ, у кого хватило денегъ купить его, увидитъ себя на верху купленнаго имъ блаженства, пускай онъ наслаждается имъ не потому, чтобы онъ стоилъ того, но потому, что такова воля небесъ; я ему желаю счастія и самъ разрушу преграду, поставленную между нимъ и Китеріей! преграда — эта — я, и я уничтожу себя. Да здравствуетъ же Камашъ богатый, да здравствуетъ неблагодарная Китерія, многая имъ лѣта и пропадай горемыка Василій, которому бѣдность обрѣзала крылья счастія и вырыла могилу.» Съ послѣднимъ словомъ онъ раздѣлилъ на двѣ половины свою палку, вынулъ изъ нее какъ изъ ноженъ, короткую шпагу и, воткнувъ въ землю рукоятку, стремительно опрокинулся грудью на остріе; секунду спустя, окровавленный кусовъ желѣза высунулся изъ плечъ его, и несчастный, обагренный собственной кровью, повалился на землю, проколотый насквозь. Тронутые и пораженные этимъ ужаснымъ событіемъ, друзья его кинулись въ нему на помощь. Донъ-Кихотъ, соскочивъ съ Россинанта, прибѣжалъ въ числѣ первыхъ и взявъ Василія въ руки, нашелъ, что онъ еще дышитъ. Изъ груди его хотѣли тотчасъ же вынуть оружіе, но священникъ воспротивился этому, желая сначала исповѣдать его, и опасаясь, чтобы онъ не испустилъ духъ въ минуту, когда оружіе будетъ вынуто изъ его тѣла. Пришедши немного въ себя, Василій проговорилъ слабымъ, угасающимъ голосомъ: «еслибъ ты рѣшилась отдать мнѣ, жестокая Китерія, въ эту ужасную минуту, свою руку, то я благословилъ бы мою смѣлость, потому что сталъ бы твоимъ.» Услышавъ это, священникъ просилъ его забыть теперь земныя дѣла, а позаботиться о душѣ и попросить у Господа отпущенія грѣховъ своихъ, особенно послѣдняго. Но Василій ни за что не соглашался исповѣдаться, если Китерія не согласится сію же минуту обвѣнчаться съ нимъ, утверждая, что только эта жертва любимой имъ женщины подастъ ему передъ кончиной силы собраться съ памятью и исполнить послѣдній земной долгъ. Донъ-Кихотъ находилъ просьбу эту какъ нельзя болѣе справедливою и притомъ весьма легко исполнимой, потому что Камашу было рѣшительно все равно, жениться ли черезъ минуту на вдовѣ самоотверженнаго Василія, или на незамужней дѣвушкѣ. «Здѣсь все кончится,» говорилъ онъ, «однимъ да! потому что брачное ложе Василія приготовлено въ гробу». Смущенный Камашъ не зналъ на что рѣшиться. Но друзья Василія такъ настоятельно упрашивали его позволить Китеріи обвѣнчаться съ ихъ умирающимъ другомъ и не дать душѣ его покинуть безъ покаянія тѣла, что Камашъ согласился исполнить ихъ просьбу, — это впрочемъ значило для него только обвѣнчаться часомъ позже — если согласится Китерія. Въ туже минуту всѣ принялись упрашивать Китерію, кто со слезами, это словомъ горячаго убѣжденія, обвѣнчаться съ бѣднымъ Василіемъ. Но бездушная, какъ мраморъ, неподвижная, какъ статуя, Китерія не произнесла ни слова, и вѣроятно ничего бы не отвѣтила, еслибъ священникъ настойчиво не потребовалъ отъ нее отвѣта, говоря, что еще минута и душа Василія отлетитъ отъ тѣла его, поэтому раздумывать и колебаться теперь нельзя. Пораженная и грустная Китерія, молча приблизилась къ Василію, который умирающими устами шепталъ ея имя, готовый, повидимому, какъ нераскаянный грѣшникъ, перейти въ иной міръ. Опустившись передъ нимъ на колѣни, Китерія попросила знаками жениха своего подать ей руку. Василій открылъ потухавшіе глаза свои и пристально глядя на нее проговорилъ: «Китерія, приходящая утѣшать меня въ ту минуту, когда твоя нѣжность должна нанести мнѣ послѣдній ударъ, потому что у меня не достанетъ силъ перенести эту предсмертную радость, которую мнѣ суждено узнать. Ты соглашаешься сдѣлаться моей женой, но это не въ силахъ ужъ остановитъ страданій, покрывающихъ глаза мои смертными тѣнями. О, роковая звѣзда моя, Китерія! не обмани меня еще разъ. Не отдавай мнѣ руки твоей и не требуй моей только изъ состраданія. Скажи громогласно, что ты добровольно становишься моей женой. Не хорошо было бы, въ такую минуту, обмануть того, кто до конца жизни пребылъ вѣрнымъ тебѣ.» Говоря это, Василій чуть не послѣ каждаго слова лишался чувствъ, и всѣ боялись, какъ бы въ одномъ изъ этихъ обмороковъ онъ не отошелъ. Съ опущенными глазами, смущеннаа Китерія, взявъ за руку Василія, тихо отвѣтила ему: «никакое насиліе не могло бы склонить моей воли. Никѣмъ не принуждаемая я отдаю тебѣ мою руку и принимаю твою; я вижу, что любя меня, ты отдаешь мнѣ ее въ полной памяти, не омраченной смертнымъ ударомъ, которымъ ты задумалъ пресѣчь свою жизнь въ минуту безумнаго отчаянія».