Мне нужно с вами переговорить о весьма важном деле!
Не новое ли препоручение от Сатинелли?
Нет! Когда вы столько снисходительны, сколько надеюсь и желаю, то послушайте меня! Я старый ваш слуга и сообщу такую тайну...
Пожалуй, не трудись. Я не чувствую в себе расположения слушать чужие тайны!
Ах, синьора! Когда вы точно бывшая супруга рыцаря Пинителло, то не может быть, чтобы вы не хотели слушать о Лорендзе.
О Лорендзе?
О Лорендзе? Боже! что, что?
Подлый старик! Или ты думаешь выведать сим способом тайну, которой все вы, злодеи, столько страшитесь? А! и такие средства употребляет Сатинелли?
Как горестно, когда господин не узнаёт слуги, которой столько к нему предан.
Старик! что ты это вздумал?
Так, синьора. Несмотря на вашу недоверчивость, мне вас нельзя оставить. Вы, конечно, правы! Кто из честных людей может любить поверенного Сатинелли? Но вы, конечно, выслушаете меня, седого, верного слугу графа Кордано!
Позвольте, сударыня, говорить ему — пусть говорит он со злым намерением, лишь только б говорил о Лорендзе.
Старик! Почему ты меня знаешь?
Я вам сказываю: если вы вдова Пинителло, то имя...
Если лесть или коварство готовы водить языком твоим, то не произноси сего имени. Оно священно. И да обратится тому в ужасный грех, если дерзнет кто произнести его с злым намерением.
Да обратит мне Бог в страшный грех, если я осмелюсь святое имя Лорендзы произнести без благоговения. Велите удалиться молодой сей госпоже. Она всего не может слушать.
О! она должна выслушать.
От чего начать мне? Чем кончить? Но если вы Элеонора, то с чего я начну, вы поймете, и чем кончу, вы довольно будете чувствовать. Вы знаете, что вы сестра Лорендзе?
Знаю.
Также знаете вы — и она была в сем замке.
Знаю.
И, верно, вы знаете это из писем, писанных отсюду.
Так и ты известен о сих письмах? О, не может быть, чтоб ты был злобный человек. Лорендза открывала тебе свои тайны — ты должен быть добрый человек! Скажи, что было с нею далее?
Любезный старик! зачем тебе таить от нас — она жива еще?
О! без сомнения! Небесные не могут умереть!
Так ее нет уже! Боже, нет уже!
Да благословит Господь дух праведный — мир праху ее, освободившемуся от земных горестей.
Что сделалось с нею? Если ты был поверенным ее несчастия, то, без сомнения, ты знаешь и об ее успокоении. Здесь умерла она?
В сем самом замке Бог кончил бедствия ее. Ах! здесь она томилась дни и ночи, здесь страдала голодом и жаждою — и здесь наконец...
Ужасно! Среди толпы злодеев, извергов человечества нашелся один, который принимает участие в судьбе ее! Да благословит тебя Бог!
О! я на Него надеюсь. И если мне еще удастся успеть в одном, то я спокойно опущусь в могилу и буду твердо ожидать блаженной жизни за гробом. Бедная Лорендза в последнюю минуту томительной жизни своей обещалась молить Творца, дабы и я причтен был к лику праведных. И если ее молитвы будут презренны, то кто из смертных может надеяться на благость Божию?
Итак, она сделала тебе препоручение?
И с вашей помощию я надеюсь его исполнить. Бог, сам Бог послал вас сюда.
Говори! говори скорее! Всё, что только осталось в моей власти — и даже жизнь моя...
О нет! Она сего не требует. В ту страшную полночь, когда Монтони овладел изменнически нашим замком, граф, графиня, несколько рейтаров и я — все розданы под особливую стражу и по шестидневном странствовании, всё ночью, достигли мы до этого замка. Тут-то начались все наши бедствия. Товарищи мои решились уйти, соглашали и меня, но мне хотелось или спасти господ своих, или самому погибнуть. Я остался, сказал об этом графу и выискивал удобный случай, не удастся ли мне спасти его. Всё тщетно! Всё было предпринято. Товарищи мои ушли. Граф рыдал, благодаря меня за верность.
Чем воздать тебе за доброе твое дело?
Если б мне удалось исполнить его препоручение, то я почел бы себя с избытком награжденным за все труды и за все старания. Тут — но я не смею произнесть теперь ни слова об участи Лорендзы: ваша дочь довольно молода, она не сможет всего выслушать.
Довольно! Я знаю всё из последнего письма ее.
И это письмо писал уже я. Она сама была не в силах и водить рукою. Кто может только вообразить ее страдания, кто представит их во всей их полноте — и тот уже довольно несчастлив, но кто их переносил... Поступок мой привязал ко мне Монтони. «Старик! — сказал он. — Мне приятно видеть тебя мне преданным. Я хочу доказать мою к тебе доверенность. Ты будешь отныне стражем графовой темницы».
Небесный Боже! Так он был заключен!
Так он томился в темнице? Господи!
Я сам не знал, что делать! Как я мог, не проливая слез, смотреть на цепи, отягчающие руки моего господина?
Он был в оковах!
Был в оковах!