Don't cry mercy (СИ)

Как только бездыханное тело падает, руны загораются ярче, по поляне проносится ветер. Он поднимает кучки трав в воздух и закручивает их вихрем вокруг Стайлза.

Тот резко набирает в лёгкие воздух, зажмуривается и выгибается, будто от резкого сильного удара откуда-то изнутри. Последнее, что он слышит это собственный сорванный вдох-восклик.

Его сознание меркнет.

xxx

========== Тернии. ==========

xxx

Он лежит. Или висит. Разобрать сложно.

Он просто в пустом пространстве. Кажется…

Попытка открыть глаза ничего не даёт. Вокруг тьма. И тишина.

Он медленно пугливо шевелит пальцами. Сжимает их в кулаки. И неслышно усмехнувшись, облегченно вдыхает. Глубоко и долго.

Раз он ещё чувствует своё тело, значит выкарабкается. Как-нибудь, да, вылезет раз уж…

Только через пару секунд его мозг осознаёт, что вместе с воздухом, — а, точнее вместо него, — через нос, по горлу, в лёгкие прорывается вода.

Она на какой-то миг даже освежает. Смачивает горло. На какой-то миг даже приносит удовольствие…

На тот краткий миг, пока он не пытается выдохнуть и вдохнуть снова.

В голове, будто что-то переключается. Из состояния заторможенности разум резко впадает в панику и мгновенно активирует «выживание любой ценой» на полную.

Только вот… Это не работает.

Как выжить, когда ты, вдохнув, не получаешь смертельно важного воздуха, и пытаешься вдохнуть снова? И снова?! И снова…

Он не чувствует ни дна, ни пола, ни потолка… Он не чувствует даже воды вокруг себя; не чувствует её потоков между судорожно двигающихся пальцев…

Зато чувствует боль от того как разрывается грудная клетка. Кажется, где-то внутри него, лёгкие переполняются, с тихим треском медленно расходятся по швам, а затем резко рвутся…

Он чувствует себя некачественно сделанной куклой. Его внутренние органы предают его раньше времени.

Судорожно, как беспомощная мушка между двумя стёклами, он бьёт ногами в этом смертельном вакууме, выгибается дугой и скручивается, вбивая свои же колени себе в грудь, в желании вытолкнуть жидкость. Пытается разорвать себе глотку, уже сходя с ума от боли. И в какой-то момент он чувствует эту спасательную, живую боль на своей шее, но руки почти тут же резко отдёргивает кто-то невидимый. Этот кто-то невыносимо тёплый…

Стайлз, на секунду отвлёкшись на тепло, вдруг чувствует, что всё исчезло. Боли нет.

Он вдыхает. Выдыхает. И снова, раз за разом.

Он почти улыбается. Не чувствует как по вискам катятся слёзы.

Его ладони всё ещё держат. Держат крепко и жарко. Он, ещё не отойдя от этого странного удушья-утопления, слабо пытается вырваться, потому что уже горячо, начинает действительно немного припекать, но пока что это заботит его не так сильно, как должно.

Он дышит. Наслаждается. Какие-то мгновенья…

Снова открывает глаза, но темнота никуда не делась.

Ладони начинает жечь сильнее. Стайлз резко дёргается одной рукой. Второй. Только бы вырваться…

Нет. Этот противник ему не по зубам. И когда он успел так ослабнуть?..

Тепло начинает распространяться. Оно течёт расплавленным железом по предплечьям, плечам. Мягко, нежно, будто шарфом укутав его шею, стекает по туловищу.

Он, всё ещё пытаясь вырваться, почти мурлычет от неги. Буквально секунды три. Не больше.

Тепло сменяется жидким огнём. В следующий момент он уже горит.

Мелькает мысль, что не надо было расслабляться так рано. Что жизнь видимо ничему его не научила. Что нужно быть настороже до последнего и…

Из распахнутого, раскрытого в боли и плаче рта, не вырывает ни звука. Он бьётся в силках невидимого мучителя, чувствует как срывает себе связки криком без звуков.

На окраине сознания с негромким щелчком начинает мелькать воспоминание. Не его, а будто проекция… Проекция чужой боли.

Он видит как какой-то парнишка ухмыляется. В руке чувствуется лёгкий укол, а затем по телу проходит судорога. Все органы, нервы, ткани — активизируется всё. Максимально.

Он чувствует бодрость.

Какой-то шум и тело резко промокает. До нитки. От жидкости пахнет крайне отстойно. Опасно даже.

— А теперь, гори…

Этот милый паренёк с опасными и слишком злыми глазами поджигает спичку обок коробка и, послав воздушный поцелуй, кидает её ему.

Он хочет отскочить, или поймать, или сделать что-то ещё…

Но руки не сдвинуть. И шаг не сделать.

Через один миг он уже и сам вспыхивает как большая, долго играющая спичка.

Воспоминание обрывается, будто старая плёнка.

И его мощные лёгкие рождают крик ненависти и боли. Он рвётся, чувствует слёзы на щеках, которые через миллисекунду тут же сгорают, и буквально воет. Не стесняется своей слабости, потому что стеснятся некого. Ведь вокруг никого.

Вокруг пусто.

Он хочет молить о пощаде, хочет выкрикивать ругательства и слова агрессивной беспомощности… Но он забыл.

Он не помнит, как говорить. Не знает, как извергнуть из себя что-то помимо крика и вопля, которых он даже не слышит.

Всё его тело — один большой ожог. Он не знает, почему до сих пор чувствует, почему ещё не отключился или не умер.

Он хочет смерти.

Или прощенья.

Только не этой муки. Чего угодно только не этой муки, пожалуйста!

Говорят, к боли можно привыкнуть. К постоянной боли можно привыкнуть…