Читаем Донбасский декамерон полностью

У них со временем обнаружился другой перекос – омертвление идеологических процессов, но роль их они представляли себе лучше «украинца» Хрущева. Примечательно, что Брежнев со своим днепропетровским прошлым, писавший в графе «национальность» – «украинец», уже не воспринимался страной в качестве украинского выскочки на московском троне. Вот что значит правильно расставить акценты в публичном поведении.

Да, отставка Никиты Хрущева была громкой, но не роковой. Общество и партийцы навсегда связали его имя с эпохой оттепели, покорением целины и космоса, но не забыли ему разгрома армии, слома мировой коммунистической системы, кукурузы, расстрела Новочеркасска и вызывающей вышиванки под просторным серым пиджаком то ли Добчинского, то ли Бобчинского, то ли осатаневшего от всевластья Городничего.

В Большой России Никиту Хрущева часто называют украинцем. Из-за незнания его биографии, конечно. На самом деле Никита Сергеевич родом был из крестьян Курской губернии.

И знаете что? Хрущева отроком вывезли из деревни, но деревня из него никуда не ушла. Мы уже говорили о любви его к вышиванкам, но если бы речь шла только о них!

Иногда его жесты вызывали недоумение, смех и озабоченность одновременно. Привыкнув к чопорности Молотова и скромности Сталина, западный мир с изумлением взирал на нового советского руководителя. Кажется, первым и лучше всех разгадал натуру Хрущева лауреат Нобелевской премии по литературе Сол Беллоу. Может, потому, что настоящая фамилия его Белоус и семья приехала в Америку из России?

Как бы там ни было, в своем известном эссе «Литературные заметки о Хрущеве» Сол Беллоу блестяще описал поведение советского лидера во время его визита в США в 1959 году:

“Хрущев едет, этот малахольный”, – сказал мне в сентябре прошлого года работник гаража на Третьей авеню, когда мимо промчалась колонна советских “кадиллаков”. В этом году Хрущев явился непрошеным гостем. Мы не встречали его с распростертыми объятиями и не дарили ему своей любви, но это, похоже, мало его беспокоило. Как бы то ни было, он сумел стать главной фигурой на полосах наших газет, на наших телеэкранах, на ассамблее ООН и на городских улицах. Американец на его месте, ощутив себя нежеланным, хуже того – неприятным, визитером стушевался бы. Другое дело – Хрущев. Уж он-то разошелся вовсю: устраивал уличные пресс-конференции, пикировался с балкона со стоящей внизу толпой, распевал куплеты из “Интернационала” и показывал, как он свалит с ног апперкотом воображаемого гангстера.

Это искусство, друзья. Это также совершенно новый способ исторической аргументации, заключающийся в том, что лидер мирового марксизма физически, с помощью своей собственной фигуры порицает западную цивилизацию. Больше того, это театр. А все мы – завороженные зрители, порой вопреки своему желанию. Исполненный Хрущевым номер представляет собой то самое, что Джеймс Джойс называл эпифанией, то есть “богоявлением, суммирующим в себе или выражающим собой целую вселенную значений”».

Американский вояж пятьдесят девятого года, кстати говоря, стал апогеем хрущевского пиара. Более того, чтобы наскандалить, накуролесить в Америке, глава советской державы даже рискнул своей жизнью. В дальний путь за океан он отправился на новеньком огромном Ту-114, который можно было в то время именовать по любым параметрам только со словом «самый». И лайнер действительно поразил воображение американцев, любителей и ценителей всего гигантского. А если бы они еще к тому же знали, что мистер Хрущев прилетел на самолете, даже не проходившем эксплуатационные испытания… Да, прав был механик из гаража на Третьей авеню.

В этом был весь Хрущев! Ради минуты славы, ради красного словца, ради возможности сказать: «А вам слабо!» – он был готов на все. Так, он дважды поставил мир на грань третьей мировой войны (в 1956‑м и 1962‑м), засадил всю страну кукурузой, вспахал целину и практически уничтожил сухопутные Вооруженные силы СССР (зачем они, коль есть ракеты?), попытался снова уничтожить под корень религиозную жизнь, восстановленную было Сталиным, загнал в подполье творческую интеллигенцию, а самое главное – разрушил единство социалистического лагеря и сделал врагом гигантский коммунистический Китай.

В деле пропаганды он был полнейший профан и позер. Ни один из его прогнозов не исполнился. Он обещал людям, родившимся в 1963 году, что они увидят построенный в СССР коммунизм. Автор этих строк, родившийся как раз в том году, до сих пор не увидел. Грозился, что в 1980 году советские люди «увидят последнего попа». Тоже промашка вышла. И все его культурные планы рассыпались карточным домиком. Одной из последних хрущевских больших затей была реформа русского языка. Впрочем, вполне реформой ее можно и не называть. Но то, что пытались сделать с русским языком в начале шестидесятых, тянуло на подготовку к ней.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дом учителя
Дом учителя

Мирно и спокойно текла жизнь сестер Синельниковых, гостеприимных и приветливых хозяек районного Дома учителя, расположенного на окраине небольшого городка где-то на границе Московской и Смоленской областей. Но вот грянула война, подошла осень 1941 года. Враг рвется к столице нашей Родины — Москве, и городок становится местом ожесточенных осенне-зимних боев 1941–1942 годов.Герои книги — солдаты и командиры Красной Армии, учителя и школьники, партизаны — люди разных возрастов и профессий, сплотившиеся в едином патриотическом порыве. Большое место в романе занимает тема братства трудящихся разных стран в борьбе за будущее человечества.

Георгий Сергеевич Березко , Георгий Сергеевич Берёзко , Наталья Владимировна Нестерова , Наталья Нестерова

Проза / Проза о войне / Советская классическая проза / Современная русская и зарубежная проза / Военная проза / Легкая проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее