Донецкое море. История одной семьи

Все вновь недоуменно замолчали. Глаза дяди Славы медленно начали наливаться кровью. А небо словно заливало свинцом. Тяжелая, зловещая туча появилась на горизонте и вдруг пошла в атаку на город с бешеной скоростью. Ветер поднялся мгновенно и начал срывать листья с деревьев.

– Черт! – закричала Лариса, когда ветер опрокинул пачку с оставшейся «Кровавой Мэри», испачкав красным ее белоснежное полотенце.

Они едва успели побросать вещи в корзину, как вдалеке сверкнула первая молния и раздался страшный грохот. Шквалистый ветер гонял по парку листву и мусор, кружил голову, сбивал с ног. Катя почувствовала, как папина рука схватила ее за талию и потащила к тропинке.

Люди вокруг кричали, визжали, бежали, а дождь никак не собирался. Гроза была сухая, колючая и злая. Все небо мгновенно стало угольно-серым, снова ударила молния, потом вторая, за ней третья, и раскаты грома вдалеке превратились в один сплошной пугающий грохот. Такой страшной грозы Катя не помнила.

Только когда они пробирались сквозь толпу к выходу из парка, небо сжалилось и обрушило на Донецк потоки воды. До подземного перехода они добежали уже мокрые насквозь.

В переходе было душно, вокруг собрались такие же заложники природы, и Катя впервые в жизни заметила, как по-разному люди реагируют на стихию. Кто-то – как ее папа – встревоженно, но до сих пор с детским, искренним восхищением. Тетя Лена, как и большинство женщин, стояла чуть испуганная и растерянная. Дядя Слава, облокотившись о стену в подземном переходе, взирал на ливень с лихим, разбойничьим восторгом. Игорь смотрел безразлично, даже обреченно – как на судьбу, которую невозможно изменить. На лице его сына чередовались раздражение и скука, ему было обидно тратить свое время на такую глупость. Катина мама взирала на грозу с глухим негодованием, словно та нанесла ей личную обиду.

Когда ливень стал чуть слабее, они – не без труда – заказали два такси. Агафоновых и тетю Лену с мужем отправили сушиться в городскую квартиру, Игоря с сыном – в отель. Вечером договорились встретиться прямо в ресторане.

Семью Кати до их летнего дома подвез дядя Слава. На прощание он ободряюще подмигнул девочке:

– Катька, не журись!

– Ну вот что у тебя за сестра! – закричала мама, едва они пересекли порог. – Детство ей, блин, вспомнилось! Картошечки ей захотелось! Сиди дома, жри свою картошку!

– Лара, что с тобой сегодня! – взорвался обычно спокойный отец. – Катю при всех оскорбила, на Лену кидалась как собака! Моя сестра впервые за пять лет ко мне приехала! Впервые за пять лет! Ты не могла хотя бы один день не портить людям настроение?

– А она не могла мозгами своими подумать, когда тащила нас в парк? Ты видишь, я вся мокрая!

– Ну мокрая, так иди подсохни!

– Где полотенце?

– Откуда я знаю!

Лариса рывком открыла дверь веранды, и одно из окон с грохотом распахнулось от сквозняка. Раздался звук бьющегося стекла.

– Рома, иди переодевайся! – на бегу крикнула она, заворачивая свои густые, черные как смоль волосы в красное полотенце. – И не вздумай трогать стекло, сама уберу!

Рома с Катей тихо зашли на веранду. Ветер сквозь открытое окно надувал легкую занавеску. Лакированный столик напротив был пуст – распахнувшееся от сквозняка окно смело с него все: старый глобус, хрустальную вазу с полевыми цветами и любимую Катей статуэтку балерины.

Ваза разлетелась на мелкие осколки. Цветы лежали на полу в луже воды и в битом стекле, а рядом – расколотая надвое маленькая фигурка. Катя подошла ближе и подняла с пола фарфоровую балерину, потом – ее крошечную отколотую ножку. Она беспомощно переводила взгляд с одной своей ладони на другую, и что-то тяжелое вдруг навалилось на нее – большое, темное, как прошедшая гроза. Ей почему-то показалось, что случилось страшное и уже непоправимое.

За стеной продолжали ругаться родители.

– Может, ногу можно обратно приклеить? На «Момент»? – подошел к ней сзади Ромка.

Катя села на кровать и заплакала.

В августе мама с Ромкой внезапно уехали к родственникам в Полтаву. На целый месяц Катя и папа остались вдвоем. И ей как-то вновь стало спокойно и хорошо. Она впервые так много гуляла с ребятами со двора. И без Ромки – вечного Катиного хвоста – им было веселее и проще. Каждый день они пропадали на улице до поздней ночи, словно не могли надышаться последними беззаботными днями. Только после многократного «Домо-оой!» с нескольких балконов сразу, порой сопровожденного угрозой применения ремня, им приходилось нехотя расставаться друг с другом и с пьянящей уличной свободой.

Дома всегда ждал папа. Каждый вечер. Была пожарена картошка на чугунной сковородке, заварен крепкий чай, порезан свежий батон, открыта банка сгущенки или варенья. Папа смотрел, как она – голодная, уставшая, обмазанная этим вареньем – начинала засыпать прямо за столом, и светло улыбался.

Август запомнился Кате именно таким: тихим, добрым и теплым.