Донецкое море. История одной семьи

У самого окна целый шкаф был заполнен томами Большой советской энциклопедии – красными с золотым тиснением, а еще «Библиотекой классики» в ярких переплетах, обклеенных тканью, где у каждого автора был свой цвет. И по треснувшим корешкам и осыпавшимся с них крошечным разноцветным ниточкам сразу было понятно, что чаще всего в этом доме читали Твардовского, Маяковского и Хемингуэя.

– Я до сих пор ни у кого такой библиотеки не видела! – призналась Катя, медленно прогуливаясь вдоль стены и осторожно прикасаясь к книгам рукой. – Даже когда была в гостях у своего преподавателя на филфаке.

– Это все мой папа, – с нежностью сказала тетя Таня. – И ведь, представь, он всю свою жизнь проработал на металлургическом. Он даже не из самого Донецка был, из маленького поселка. Но он был таким… – женщина задумалась, пытаясь подобрать наиболее точное слово. – Он был интеллигентным! Какой-то природной, внутренней интеллигентностью. Откуда это? Мамочка у меня была совсем простая. Она всегда так удивленно смеялась, когда он с каждой зарплаты доставал эти книги.

– Не ругалась? – с улыбкой спросила Катя.

– Нет, не ругалась. Тогда это было настоящее сокровище. А сейчас… Макулатура. А когда Витя родился, папа уже на пенсии был. Но он каждые выходные ездил на книжный рынок, ты его не застала, такой уличный, в парке Щербакова, у стадиона «Шахтер», – серые глаза женщины вдруг засветились мягким светом. – Витя еще говорить не умел, а папа привозил нам самые дорогие, самые лучшие энциклопедии – про животных, про разные страны…

– А вы говорите, что город мертвый! – воскликнула вдруг Катя, подойдя к окну. – А он живой.

Да, на улице совсем рассвело, зимнее утро стало веселым и искристым, а из окрестных домов в магазины ручейками потекли пенсионеры.

– За хлебом и молоком, – улыбнулась Витина мама. – Вон ту бабушку видишь, в серой шубе? – спросила она, привстав с дивана.

Вдалеке шла пожилая, сгорбленная, очень худая женщина в шубе словно из волчьей шкуры, а рядом с ней ковыляла дворняга, тоже напоминающая волка, только сильно оголодавшего, с длинными кривыми лапами и спиной, изогнутой в дугу. Вот так вместе – хозяйка и ее собака – они медленно, одиноко брели вдоль невысоких сугробов.

– Я по ней часы сверяю! – задорно сказала тетя Таня. – Она выгуливает собаку ровно в девять. И никакой прилет не может сбить с графика! Она уже очень старенькая… Работала еще в моей школе в столовой. Кажется, у нее когда-то был сын… А сейчас только собака.

– Мне Аня чем-то Витю напомнила, – призналась Катя.

– Чем? – удивленно спросила тетя Таня.

– Глазами! Слишком взрослыми, – задумалась Катя. – Вы говорили, у нее папа в ополчении погиб?

– Да. В самом начале, – ответила тетя Таня, вновь откинувшись на спинку дивана.

– А где ее мама?

– Пропала, – просто ответила она. – В пятнадцатом, весной или осенью. Не помню уже, в голове все смешалось. Она после гибели мужа поехала за документами в Авдеевку, они с мужем и Аней до войны там жили. Наши блокпосты прошла, ее наши ребята запомнили. А там – с концами. Был человек – и нет человека.

– Ясно, – сказала Катя.

– Я хорошо ее помню. Красивая была девочка, – тихо произнесла тетя Таня. – Она в первый класс пошла, когда я была в выпускном. Ее часто в школу папа приводил. Он действительно был художником. Он в нашей детской больнице и в стоматологии расписал все стены. Знаешь: зайцы, медведи, герои мультиков? Я, наверное, из-за него и в медицинский пошла, перестала бояться больниц… А ведь я у них совсем редко бываю, – мгновенно нахмурилась она. – За это время только пару раз: укол делала Рае и помогала девочке температуру сбить… И все. Наверное, я стала черствая? Наверное, у меня душа отмирает?

– Ну что вы говорите? – испуганно улыбнулась ей Катя.

– У меня недавно такая страшная мысль в голове появилась. Я потом себя за нее просто ненавидела, – напряженно произнесла она.

– Какая мысль? – посмотрела на нее Катя.

– Помнишь, парня привезли, которого в плен взяли, а наши через сутки так лихо его отбили?

– Угу, – быстро кивнула Катя.

– Я тогда на него посмотрела и подумала: может, мне повезло, что Витя вот так, в самом начале войны? А то сейчас бы воевал, а я сходила бы с ума… Мне потом так жутко, так стыдно перед ним стало! Я ходила и ругала себя последними словами.

– Мало ли какие у человека могут быть мысли! – передернула плечом Катя. – Забудьте! И мы же все в первую очередь о себе думаем. Я, когда Витю вспоминаю, я же не представляю, где бы он учился, кем бы он стал. Я думаю, что и в школе, и в институте мне было хорошо, и рядом были хорошие люди, но вот так, чтобы с кем-то совсем близко – нет, не получилось! А Витя, наверное, был бы мне самым близким человеком… А кем он хотел быть, куда поступать? – после недолгого молчания спросила она.

Катя спросила об этом впервые после его гибели. При том, что Витя все эти годы постоянно, неотступно жил в их с тетей Таней разговорах, в их каждодневных воспоминаниях. Но говорить о нем получалось только вскользь, только мельком и лишь короткими фразами – иначе им обеим становилось больно.