Донецкое море. История одной семьи

– Да… Война она всех… – задумалась Катя. – Она каждого человека… Как золото в речке моют: золото остается наверху, глина и грязь стекает вниз. Сразу видно, чего в человеке больше.

– Точно! – подтвердил Андрей.

– Осенью нам мальчика привезли, танкиста, – тихо начала Катя, словно раздумывая, стоит ли об этом рассказывать. – Их танк подбили, он всех своих вытащил, а когда последнего тащил, подорвался на мине. Его ребята привезли, умоляли его спасти. И мы за него бились. Мы за него так бились! Не отходили сутками. Думали, все-таки выживет.

– Не выжил? – хмуро, из-под воспаленных век посмотрел на нее Андрей.

– Нет. У него бред начался, он то стонал, то твердил про какую-то бабушку и маковый рулет. Мы с Машей связались, она – с его подразделением. Они сказали только, что он детдомовский, из Оренбургской области, и как-то говорил, что его до пяти лет бабушка растила и очень вкусно пироги пекла. А у меня как раз смена заканчивалась, и я побежала вон, в нашу пекарню, – показала Катя рукой на окно. – Там выпечка как домашняя. Автобуса не дождалась, просто бежала. А там очередь – человек шесть. Я постояла-постояла, потом попросила меня пропустить, объяснила все…

– И что? Неужели не пропустили? – возмутилась Ира.

– Тетка одна нашлась, так орать стала. Что военные ей весь асфальт перед домом испортили, что… Вспоминать противно. Вся гадость, которая у нее внутри была, вся наружу вышла, – рассказывала Катя, нервно размешивая в чашке не положенный туда сахар. – Продавщица ее потом отказалась обслуживать. Так она чуть драться не пошла… В общем, когда добежала до палаты, его уже выносили. Минут за десять до меня умер, сердце остановилось. Тетя Таня потом меня успокаивала, говорила: все равно бы он съесть ничего не смог, у него же все обожжено было.

– А, у нас точно такие же есть! – зло махнул рукой Андрей. – Тоже сейчас расчехлились.

– Заукраинка, что ли? – растерянно произнесла Ира.

– Да вряд ли, – пожала плечами Катя. – Люди же бывают просто злыми, просто глупыми, просто неблагодарными.

– Я иногда думаю, что хуже: предательство или неблагодарность? – внимательно посмотрел на нее Андрей. – И, знаешь, даже не могу понять! И то, и то человека убивает, настоящим мертвецом ходячим делает.

– Катюш, мне кажется, тебе нужно уходить из больницы, – вкрадчиво начала Ирина. – Не выдержать тебе такое… Игорь тебя в Питер приглашает. А может, к нам переедешь? Ты же нам как родная, мы тебе так рады будем!

– Нет, – замотала головой Катя. – Меня главврач тоже после этого случая вызывал, уговаривал уволиться. Он у нас хороший! Нет, если меня даже уволят, я вцеплюсь в дверной проем и не дам себя из больницы вынести. Я только там сейчас могу. Да и папа рядом. Я иногда думаю: если не дай бог что-то случится, его к нам привезти могут.

Все трое они надолго замолчали. Чай остыл, да его и не хотелось. За окном уже зеленели деревья, и где-то вдалеке пели птицы. Был март.

– Я тоже вернусь, как только смогу, – упрямо произнес Андрей.

– Зачем? – с болью смотрела на него жена. – Так ли много от тебя там пользы?

– Я хочу золотых людей видеть. Я таких людей, как там, больше нигде не видел.

В тот вечер Катя впервые за несколько лет открыла их семейный альбом. Пролистала несколько страниц, дошла до своих школьных фотографий: родители ведут ее в первый класс, она жутко стесняется – накануне у нее выпал передний зуб. Маленький Ромка испуганно взирает с высоты маминых рук на море белых бантов, красных роз и сиреневых гладиолусов. Бабушка еще живая. Через год ее не станет.

В сердце что-то заныло, нестерпимое как зубная боль, и она спрятала альбом в нижний ящик стола под папины документы и коричневый футляр, где хранились вместе награды прадеда и деда. Катя – ей самой казалось это удивительным – не держала на маму никакой обиды. Боль была, а обиды не было. Она в какой-то момент начала думать, что мамино бегство – это, в общем-то, не совсем предательство. Предать можно только то, что любишь, что тебе дорого. Мама – и Катя это осознавала и с этим смирилась – мама давно разлюбила папу, не любила ее, не любила их маленькую квартиру, их старый дом и всю их жизнь.

На Рому была обида. Сильная. И на папу была. Хотя Катя ее давила, прятала в самые дальние уголки души, но иногда эта обида прорывалась наружу. Катя, хотя она никогда бы себе в этом не призналась, завидовала брату. Он для мамы был на первом месте, и – по справедливости – папа тоже должен был взять ее и бежать с ней из Донецка, спасать дочь. Иногда Катя представляла, как бы они жили втроем в Липецке в доме тети Лены, по утрам собирали груши в их саду, потом шли на речку… Но ей тут же становилось невыносимо стыдно за эти мысли, она гнала их от себя и бежала на работу.

В начале апреля к ним в больницу привезли ее однокурсницу – Нину Кулик. Ее ранило по дороге на работу – осколок снаряда прошил машину. У Нины была истерика, она потеряла много крови, от шока кричала не переставая и не узнавала Катю.