Донецкое море. История одной семьи

– Да, я тоже это почувствовала именно здесь, – вполголоса сказала Катя. – В сентябре, когда из Харьковской уходили. Я даже помню тот момент. Все были в шоке, молчали, ничего не понимали… Я стояла, готовила инструменты и вдруг поняла, что мы победим. Не так как в начале войны – просто какой-то убежденностью, что мы не можем проиграть. А вот, вы правы, именно как несомненность передо мной встала. Как будто я уже будущее знаю. Хотя это, конечно, странно, почему именно в такой момент? – в раздумье смотрела она на огромное панорамное окно, давно забитое листами фанеры. – Но почему-то для меня это абсолютно логично.

– Мне кажется, что мы все, что каждый русский человек, он и парадоксален, и совершенно логичен одновременно, – серьезно сказал Леонид Борисович, вновь по привычке поправив свои очки. – И каждый наш человек, и вообще вся наша история. Нам иногда нужно дойти до какой-то страшной точки, почти до самого края…

– Да, удивительная наша особенность, – согласилась его жена. – Словно мы находим силы выплыть на поверхность, только оттолкнувшись от дна.

Они втроем еще долго сидели, склонившись друг к другу, почти касаясь головами, и со стороны были похожи на заговорщиков.

Поездка в Петербург организовалась случайно. Василий Михайлович – он был мобилизованный, из Калуги – ехал в отпуск после ранения. По пути ему нужно было в Питер, на консультацию в Военно-медицинскую академию. А их главврач туда же хотел передать документы и решил, что почтой – долго. С документами отправили Катю. Ну и заодно помочь бойцу: у него не было правой руки, а левой он пользовался еще плохо.

– За что вы воюете?

Катя очнулась от резкого, высокого, истеричного женского голоса. В купе напротив сидели мать и сын. Катя удивленно наблюдала за ними, когда они в Москве подсели в их поезд. Женщина была похожа на большую сову. У нее было круглое лицо и круглые очки. За ними – такие же круглые глаза, которые, казалось, не двигались. Чтобы увидеть мир, ей приходилось важно поворачивать голову из одной стороны в другую. Рядом с ней сидел тощий, но абсолютно похожий на нее сын. Словно эту полную даму поставили перед кривым зеркалом и из ее отражения, суженного раза в четыре, смастерили парня лет двадцати пяти.

Вид у них обоих был неприятно-интеллигентным.

– За что? Вы объяснить мне можете, без этого пафоса пошлого про Родину и прочее. За что вы воюете? – похожая на сову дама вцепилась глазами в бедного Василия Михайловича.

Катя поняла, что пропустила какой-то важный разговор. А Василий Михайлович с облегчением увидел, что Катя проснулась.

– Вот, за Катю! – показал он левой рукой в сторону девочки.

– И что, Катя просила, чтобы за нее воевали? – ехидно произнесла дама.

– Катя, ты просила? – ласково посмотрел на нее мужчина.

– Просила! – кивнула она.

– Она просила! – подтвердил он.

Лицо дамы свело судорогой, но она не сдалась и мгновенно выбрала себе другую жертву.

– Вы Катя? – уставилась на нее дама своими темными и чуть безумными глазами.

Катя кивнула и сильнее закуталась в шерстяной полосатый плед – они на автобусе выезжали из весеннего апрельского Донецка, а в поезде оказалось холодно и сыро. Ноги у нее – она только что увидела – были заботливо укрыты курткой Василия Михайловича.

– И вы живете… там? – с недоверием смотрела на нее дама.

– Там, – просто ответила Катя.

– И о чем вы мечтаете, Катя? – высокопарно спросила она.

Катя задумалась.

– Я хочу умереть от инфаркта.

– Что? – в ужасе подняла свои совиные брови дама.

– От инфаркта умирают самые хорошие люди, – пояснила Катя. – Это хорошая смерть.

– Вот вы, Катя, считаете, что вы – русская? – уже как на сумасшедшую взирала на нее дама.

– Ну… да.

– И тогда почему вы просто не взяли и не переехали в Россию? Раз Украина – не ваша страна, жить вы в ней не хотите, ну вот – граница же рядом. Взяли бы и переехали!

Катя вдруг поняла, кого ей напоминает остроносый, лениво-надменный сын этой дамы, удивленно посматривавший на нее из темного угла купе.

– Потому что мы русские! – радостно ответила Катя.

– И что? – злым взглядом царапнула ее собеседница.

– Мы – ленивые, – улыбнулась она. – Мы ждали, когда граница сама передвинется к нам.

Василий Михайлович засмеялся в голос.

– Честно, если, как вы утверждаете, вас убивали, – вступил в разговор парень, продолжая с интересом разглядывать Катю. – Почему не уехали в безопасное место?

– Моряк свой корабль не бросит, – тихо ответила ему Катя.

Он недоуменно поднял брови – точно как его мать. А она тем временем набралась сил, набрала воздуха в легкие и вновь принялась терзать Василия Михайловича.

– У вас свои дети есть? – грозно нависла она над мужчиной, гипнотизируя его своим немигающим взглядом.

– Есть, – кивнул он. – И дочка есть, и сын был.

– И вы поехали убивать чужих детей?

– И много я чужих детей убил? – нахмурился он. – Что-то не помню я такого.

– Я понимаю, вы, конечно, будете говорить, что у вас приказ, что вас призвали… – не слушала она.

– Да я бы и добровольцем пошел, – спокойным, невозмутимым тоном сказал Василий Михайлович. – Сын у меня в Донбассе погиб. В конце четырнадцатого года.