Донецкое море. История одной семьи

– Сначала он хотел быть летчиком. Потом строить корабли, – чуть заметно улыбнулась Татьяна Александровна. – Потом решил в ДПИ[8] поступать, на горный. Он хотел быть повсюду: и в воздухе, и в море, и под землей. Знаешь, мне порой кажется, что он сейчас, действительно, везде. Я его постоянно чувствую.

– Я тоже постоянно его чувствую, – ответила Катя.

Она совсем не обманывала. Витя для нее был словно растворен и в этих пустынных дворах, где они так часто гуляли после школы, и на шумной улице Артема. Она чувствовала его в каждом мгновении, когда ей было хорошо и светло на душе. И, конечно, в этой комнате, где его прикосновение помнили и ее висок, и каждый предмет, и эти бесконечные умные книги.

Ей вдруг почудилось, так сильно, так остро и так отчаянно, что это просто не могло, не имело права не сбыться: вот сейчас, прямо сейчас Витя выйдет из-за угла соседнего дома, и война тут же закончится, и папа сразу вернется, и будет весна или лето, и они все вместе поедут на Голубые озера под Авдеевкой. И Аню тоже с собой возьмут. И они вчетвером – с Витей и тетей Таней – будут плавать в их чистых, родниковых водах. А папа, лишенный всех морей на этой планете, будет сидеть на песке и смотреть на лазурное озеро. Ведь озеро – это тоже хорошо.

– Катя! – позвала девочку Татьяна Александровна, с любовью вглядываясь в ее встревоженное лицо. – Оставь мне, пожалуйста, портрет, который Аня нарисовала. Передари его мне! Повешу в своей комнате рядом с Витиной фотографией. Каждое утро буду просыпаться, а у меня перед глазами самые близкие люди.

Когда Катя шла домой, она бросила взгляд на зарешеченное окно первого этажа. Аня все еще сидела на кресле – рядом с подоконником, где, вопреки февральскому холоду, цвели розы. Она так же увлеченно рисовала, так же старательно закусывала верхнюю губу, и под этим торшером с красным абажуром сама казалась зимней тонкой розой, которую злые люди закрыли в клетке.

Вечером, уже в своей квартире, Катя долго стояла у окна и вновь смотрела на черные голые деревья. Воздух на улице был синим, а снег белым, лишь на тропинках он слегка потемнел от людских шагов. А так февральский вечер ничем – ни красками, ни настроением – не отличался от февральского утра, словно зима, предчувствуя свой конец, пыталась человека обмануть, окольцевать, доказать, что она бесконечна и выхода из этого круга нет. Но Катя смотрела на людей, бегущих домой сквозь темные дворы, и чувствовала приближение весны. Она ее предощущала так сильно, как никогда в жизни.

– Катя, ты прости, но я Олега всегда стесняюсь об этом спрашивать, неловко мне… Как твоя мама, как брат?

Тетя Ира сидела на кухне Ковалевых и пила чай. Ее муж Андрей нервно курил в форточку. Андрея Агафонова не призвали по мобилизации, и в октябре он ушел сам. Провоевал несколько месяцев и был ранен. На них в окоп сбросили какую-то гадость, и его накрыл собой девятнадцатилетний парень, питерский студент, который тоже пошел добровольцем. Его звали Федор, он привязался к Андрею как к родному отцу и мечтал в отпуск поехать к нему в гости в Севастополь.

После его гибели Андрей сам был убитый. Он поседел уже полностью, движения стали резкими, нервными, а глаза – бесцветными и больными. Он рвался обратно, хотя врачи сказали, что рука раньше чем через полгода не восстановится.

За ним в Донецк приехала жена и везла его домой, в Крым.

– Не знаю, – честно ответила ей Катя. – Какое-то время мне писал мамин троюродный брат из Кременчуга, дядя Миша. Просто поздравлял с праздниками. Я как-то решилась, наверное, году в семнадцатом, и спросила его про маму. Он ответил, что мама давно вышла замуж, и они всей семьей переехали в Винницу. А больше он не пишет.

– Как же так? – недоумевала Ира. – А мама за все это время… ни разу?

– Нет. Не написала и не позвонила, – грустно улыбнулась Катя. – Ни она, ни Рома.

– И даже сейчас? – не поверила Ира.

– Тем более сейчас! – удивленно пожала плечами Катя.

– Как так может быть? Как такое вообще может быть? – взорвалась она. – Это же просто нелепо, это невозможно! Я даже не думала, что… Ну ладно, бросить мужа… Но ребенка? За что?

– Ир, ну что ты девочке душу травишь! – резко одернул ее муж, затушил сигарету о блюдце и сел рядом с ней за стол.

– Иногда я думаю, что так даже лучше, – едва слышно проговорила Катя, наливая Андрею чай. – У нас медсестре родственники через день пишут. Из Луцка. Проклятия шлют. Как начали в пятнадцатом, так и не могут остановиться. А она же совсем старенькая, ей каждый раз плохо становится.

– Зачем она читает? – возмутилась Ирина. – Вообще, нужно номера в «черный список» внести…

– Да мы вносили уже, – устало поморщилась Катя. – Меняют. Делать им, наверное, нечего… Доведут ее когда-нибудь, сволочи.

– Ой, я с Игорем созванивалась! – вспомнила Ира. – Он в таком восхищении. Все повторял: «Какие там люди, какие в Донецке люди!» И у Андрея в госпитале такие женщины хорошие были! Как ребенка тебя выхаживали, да?

– Да! – кивнул он.