Донор

Наталья открыла шкаф, надавила на светильник в виде белой звезды и еще раз порадовалась такому просторному шкафу. В дальний угол можно было поставить коробки с ее туфлями и сапогами. Вот что давненько просилось на «Авито», но ей было жаль продавать обувь. Хотя за год, вырезанный (скорее выжженный) из ее жизни, она слабо соображала, в чем ходила на работу. Ей было все равно, туфли на ней сейчас или сланцы. И если бы Костя либо еще кто продал всю ее обувь тогда, то она бы и не заметила. Но Наташа сомневалась, что он так поступил бы. Все, решено — дальняя часть шкафа под ее обувь. Наталья вспомнила, что некоторые туфли так и не надела ни разу. Из года в год, перебирая обувь, готовясь к весне, она находила новые туфли и откладывала в сторону, а потом еще в сторону и еще. В конце концов, они переходили как переходящий приз на следующую весну. Наташа чувствовала, что здесь этот процесс даже усугубится дальностью угла. Но место хорошее и как раз для ее обуви.

Наташа вошла внутрь. Шкаф был достаточно просторным, чтобы здесь смогли разминуться два взрослых человека. Разминуться? Наташа подумала совсем не об этом, улыбнулась и одернула себя. Приличные девочки не думают о сексе в стеновом шкафу даже с мужем. Она втащила за собой коробку и случайно закрыла дверь. Светильник, казалось, вспыхнул ярче, будто трудяга, на которого возложили ответственность, а он боялся подвести. Наташа посмотрела на звезду — провода к нему не подходили, скорее всего, на батарейках. На сколько их хватит, Наташа не знала, но надеялась, что разобрать хотя бы эту коробку хватит. В конце концов, дверь можно подойти и открыть. Но вот странное дело, ей вдруг захотелось толкнуть эту чертову дверь и убраться отсюда. Ее никогда не пугали ни лифты, ни шкафы, но сейчас будто отсекли этот чулан (вот — это то слово, которое подходит этим сооружениям) от окружающего мира, от мира людей. Паника нарастала с каждой вещью, вынимаемой из коробки. Каждая кофточка или блузка были словно шаги до заветной свободы. И ей хотелось сделать скачок, вывалить все вещи, пнуть их в дальний угол и убежать. Наталья непременно так и сделала бы, но дверь открылась.

* * *

Костя зашел к отцу. Они расположили его на первом этаже, в комнате, которая по проекту закладывалась как кабинет. «До кабинетов мы еще не доросли», — отшутился Константин, когда услышал от риелтора о великой миссии этого помещения. До кабинетов не доросли, и поэтому в лучшем случае это была бы спальня.

Отец спал. Костя подошел к его кровати и взял старика за руку. Шероховатая, прохладная кожа. Он где-то слышал, что люди, на которых лежит тяжкий крест ухода за больным родственником, здорово проигрывают в сентиментальности остальному человечеству. Становятся жестче, что ли. Но с Константином что-то пошло не так, сбой дала эта версия. Он, словно пятилетний ребенок, не сдерживая слез, мог простоять у кровати отца, вспоминая о том, как папа водил его в парк, как часами мог с ним смотреть мультфильмы. Каждое его такое воспоминание образовывало новую волну скорби и сожаления о случившемся. Хотя вины Константина в этом не было абсолютно никакой. Наоборот, они винили отца в произошедшем. Винили до тех пор, пока не увидели его таким. Вся вина была снята в тот же вечер. Он был наказан достаточно. Его не простила только Наташа. Она не говорила об этом прямо, но Костя чувствовал. Поэтому пришлось нанять Фариду. Кстати, именно из-за того, что часть (неимоверно большая) забот об отце лежала на ней, Костя и не потерял сентиментальность.

Константин положил руку отца под одеяло и подтянул его край к подбородку. Вытер слезы и вышел из спальни-кабинета. Нужно было принести сюда еще либо кровать, либо раскладушку для Фариды. Пока не обустроились, ей придется делить комнату с отцом. Мысли Кости снова выруливали к запретным вратам. Их створки приоткрывались, высовывалась тонкая женская ручка и манила, и все это под благоухание духов Фариды. Константин попытался отбросить всю пошлость и подумать о ней как о помощнице. Весь этот год Фарида была с отцом и уезжала только однажды на две недели на родину. Вся эта тяжелая ноша по уходу за обездвиженным стариком была возложена на ее плечи. Хрупкие, нежные… Костя однажды застал ее принимающей душ. Она забыла закрыться. Забыла? Костя улыбнулся и прикрыл дверь кабинета. Ни черта она не забыла. Наташа в тот день была на работе, а Костя освободился раньше. А Фарида решила принять душ днем и именно когда вернулся Константин. В общем, слишком много случайностей, чтобы быть случайными.

То, что он увидел, ему понравилось. Возможно, если б он не был хорошим семьянином, то… «Хороший семьянин даже мыслей таких не допустит», — возразил Костя-разумный. На что Костя-весельчак заметил: «Раскаявшийся грешник дороже ста праведников». А так как раскаиваться пока в общем-то и не в чем, то и обвинения беспочвенны.