Донские казаки в начале ХIХ столетия

Снисходительно-презрительные улыбки были на лицах придворных. В углу открыто смеялись. Всем стало ясно, что Платов сгубил себя, что репутация его навеки потеряна. Чуть оправившись, Платов бойко и смело взглянул в глаза смутившейся было за него Императрице и сказал: «Государыня! И падение мое меня возвышает, потому что я имею счастие еще раз поцеловать ручку моей Монархини, премилосердной Матери», а потом обернувшись к придворным и широко взмахнув рукой, весело и просто сказал: «вот пословица та и на деле сбылась: говорят, что если казак чего не возьмет – так разобьет, первого я не знаю, а второе и со мною сбылось».

Государыня весело рассмеялась, придворные улыбнулись на шутку донского генерала и неприятный случай во дворце был позабыт.

Не всегда, однако, простодушие Платова и его подчас резкие выходки сходили ему легко. Все русское общество в первых годах нынешнего века преклонялось перед гением Наполеона. Все французское было прекрасно. Не говорить по-французски, не следовать французским модам, не молиться на Наполеона, не уважать посла французского Коленкура было не принято, казалось грубо, дико…

Не мог Платов примириться с таким взглядом. Для него Наполеон прежде всего был враг и иноземец «злодей, шельма Наполеон король», как пелось в казачьей песне, в дружбу его с Александром Платов не верил и вопреки общему настроению не скрывал этого.

Во время Тильзитских праздников Наполеон, разговорившись с Императором Александром об удальстве и ловкости донцов и башкир, изъявил желание посмотреть, как они стреляют из лука, да заодно познакомиться и с атаманом донским Платовым, про которого Наполеон много был наслышан. Сам Александр вызвался быть посредником между донским генералом и французским императором. Платов очаровал Наполеона своей ловкостью и искусством в стрельбе и Наполеон с ним разговорился. Несмотря на сбивчивость вопросов о жизни и военном искусстве казаков, Платов отделывался одними общими местами. Наполеон в конце беседы предложил ему на память о себе роскошную изукрашенную бриллиантами табакерку. Платов наотрез отказался. По счастью, по-русски. Император Александр заметил Платову неуместность отказа и приказал принять подарок. Взявши драгоценность в руки, Платов сейчас же передал Наполеону свой прекрасно отделанный лук, чтобы не оставаться в долгу.

Однако вражеский подарок сильно смущал донского казака. Придя домой, Платов выломал драгоценные каменья и при первой оказии отправил на Дон к своим дочерям, а портрет оставался на табакерке до самого отречения Наполеона от короны. Узнав, что враг его низложен, Платов сорвал с табакерки портрет и заменил его приличным антиком, и только тогда успокоился.

Другой раз Платов через свою откровенность повредил себе еще более. Коленкур давал обед по поводу полученного из Парижа портрета Наполеона, написанного во весь рост в короне и в порфире. К обеду был приглашен и Платов. Он приехал вместе с военным министром кн. Барклаем-де-Толли. Пройдя в комнату, где был выставлен портрет императора, Платов внимательно посмотрел на него и сказал: «эким шутом написан!». Нашлись длинные уши, нашлись и не в меру болтливые языки и отзыв донского генерала был передан Коленкуру. Тот пожаловался кому следует и разговор дошел до Императора. Государь потребовал Платова к себе и спросил у него, точно ли так было, как говорят. Платов чистосердечно ответил: «Государь! Перед Богом и перед Вами ничего нет у меня скрытого. Что делать! Я политики, Государь, не знаю, а слово это как-то у меня с языка сорвалось. Да я желал бы, как бы Коленкур совсем от меня отвязался и избавил меня лишней чести своими приглашениями: я не привычен к французским кушаньям, щи да каша – солдатская еда наша».

Можно ли было сердиться на донского генерала?!

С 26 августа 1801 по 1818 год, год своей смерти, Платов стоял во главе управления всею Донскою областью. Трудно ему было соединить в себе доблести воинские с административными способностями. Руки, привычные к мечу, неохотно брались за перо.

Туманные дела и отношения, судебные каверзы и закорюки донимали его. Он сам сознавался, что ему легче выдержать два, три жарких сражения, нежели заниматься подносимыми ему гражданскими судопроизводными делами. От них, по собственному его выражению, делается у него «вертешь в голове». Но, если он признавал нужным засесть за бумаги, то тут излагал их, как умел – просто, откровенно и настойчиво. Когда в 1812 году старый и заслуженный генерал Краснов на Кавказе был назначен в отряд младшего его генерала Шевича, Платов писал об этом Ермолову и удивлялся, с каких это пор младшие командуют старшими – «этим войско поставлено в сокрушение, а я в размышление», заключил он свое отношение. Правитель дел атаманской канцелярии деликатно заметил атаману, что фраза эта не имеет смысла. – «Я понимаю ее и он поймет меня», – отвечал Платов и не прежде подписал бумагу, как увидел в точности сии слова помещенными».

В разговорной речи Платов постоянно повторял «я вам скажу». Это «я вам скажу» было особенностью его речи.