Допустимые потери

— Что значит — не сейчас? Никогда! Ты сказал, что у тебя прекрасный брак. Какого же дьявола ты намерен его разрушить?

— Может, оставим на время эту тему? — сказал Деймон. — Но коль скоро речь зашла о браке, то ответь, почему ты не женился вторично?

— Мне хотелось бы сказать, что я однолюб, — ответил Вайнштейн. — Но это было бы ложью. Женитьба… — Он пожал плечами, сделал большой глоток пива и продолжил: — Да кто же пойдет за меня? Старый жирный отставной коп с рожей, похожей на каменистое побережье, и пенсией, которой хватает лишь на мясо да картошку. Кто мне, по-твоему, может достаться? Старая дева учительница, от которой в панике бежали все встречавшиеся ей мужики? Или вдовица с крашеными волосами и сиськами до пояса, дающая объявление в газетах о том, что ищет себе в компаньоны разделяющего ее вкусы джентльмена? А может быть, это будет разведенная женщина с пятью детишками, способная вынести брак с отставным копом только потому, что ее благоверный служил в транспортной полиции? — Он прикончил пиво одним могучим глотком. — Я питаю огромное уважение к двум объектам — к себе и к сексу. И вот я утратил и то и другое, произнеся лишь одно вонючее слово: «Согласен». — Вайнштейн мрачно глянул на стоящий перед ним пустой стакан и продолжил: — Согласно догмам еврейской веры, супруг в случае смерти жены должен взять себе в жены ее сестру. Поскольку к жене у меня было чувство преходящее, то я с удовольствием бы так поступил.

— Так в чем же дело?

— У моей жены не оказалось сестры. — Он хрипло захохотал, как театральный комик, получивший удовольствие от собственной шутки.

— Неужели ты так строго придерживаешься догматов иудаизма? — спросил Деймон, как только стих смех. В доме Манфреда он не заметил никаких признаков почтения к религии.

— Признаюсь, — ответил Вайнштейн, сразу посерьезнев, — я ем свинину, а в синагоге был только раз, да и то лишь для того, чтобы произвести арест. Однако в том, что я иудей, сомнений быть не может. Я читал Библию, но насчет догматов… — Он покачал головой. — Думаю, ко мне это не относится. Религия… — Он задумался, словно не мог выразить свои чувства словами. — Для меня это что-то вроде огромного шарообразного облака, в центре которого скрыта тайна. — Манфред развел руки в стороны, как бы пытаясь объять невидимую сферу. — Облако, громадное, как планета, а может быть, и как вся Солнечная система. Не исключено, что оно чрезмерно велико и его поперечник следует измерять в световых годах. И каждая из религий прилепилась к поверхности этого облака. Одна вера на миг заглядывает внутрь сферы на своем месте, вторая на мгновение видит то, что под ней. И так продолжается до бесконечности. Однако никому не дано узреть того, что расположено в самом сердце. Или, как говорил мой говнюк зять, который, как тебе известно, атеист: вся эта муть изобретена как успокоительное средство для человеческой расы. Каждый знает, что помрет, а религия преподносит ему свою Большую Ложь. Что за «Большая Ложь», можешь спросить ты. Отвечаю: бессмертие. — Он скривился так, словно пиво, которое он только что выпил, вдруг прокисло у него в желудке. — Зятек был настолько уверен в своих словах, что мне хотелось дать ему пинка под зад. Совершенно не выношу, когда люди не испытывают сомнений в своей правоте, хотя не способны доказать ее с помощью фактов, цифр или хотя бы свидетельских показаний. Скажем так: для меня присяжные все еще находятся в совещательной комнате.

Он с отсутствующим видом поиграл стоящим перед ним на стойке стаканом и продолжил:

— Утешение. Совсем неплохое слово. Но о себе мне совершенно точно известно лишь то, что я превратился в жалкого старика. И ничто не способно меня утешить. Как не утешает то, что я умру или что ты умрешь. Я знаю: мне никогда не утешиться после смерти жены. И если вдруг окажется, что я наделен бессмертной душой, то для меня это будет самым страшным наказанием. Я совершенно уверен в том, что у меня не возникнет желания восстать из могилы, когда прогремят трубы, возвещая о Страшном суде. Что же касается прощения, то мы все… кажется, я об этом уже говорил… должны иногда прощать. Но тем не менее я не могу простить себе того идиотского броска за мячом. А ведь с тех пор минуло почти полвека. А!.. — Вайнштейн сердито махнул рукой. — Полуночный треп за стаканом пива. — Затем он позвал бармена, заказал еще бутылку и, попытавшись изобразить улыбку, сказал: — Роджер, разрешение сломать мне руку откладывается до четвертой порции. Кстати, когда в следующий раз увидишь Шултера, спроси, что служит утешением ему. Прости, что я так много болтаю, — добавил он. — И при этом о тех вещах, о которых ни хрена не знаю. Я так долго живу один, что стоит мне оказаться в компании, как у меня начинается недержание речи.

— Я женат и живу не один, — сказал Деймон, — но часто страдаю тем же недержанием. Тебе надо было бы послушать меня, когда я начинаю рассуждать о Рейгане или о современном бродвейском театре.