Допустимые потери

Был ли он всего лишь столбовым знаком на дороге, ведущей в какой-то сверхъестественный Освенцим, где свершалось окончательное решение судеб тех людей, которых он любил или которые любили его, чьи жизни лишь чуть-чуть соприкоснулись с его жизнью? Покарали его или же он сам стал инструментом для кары? Но почему, за что? Нарушение обета верности, несколько часов прелюбодеяния, появление на свет бастарда? Стремление к самоудовлетворению, эгоистический отказ разделить с человечеством его страдания на всех континентах планеты? И когда двадцатый век после смерти Христа близится к своему завершению, кто устанавливает эти правила и каковы они?

В чем заключается послание, которое он должен уловить из всего этого? Кто откроет ему истину, кто — жена или друг, священник или раввин, а может быть, цыганка? Неужто это детектив из отдела по расследованию убийств, который на своем грубоватом повседневном английском языке объяснит ему, что это было такое? Но на самом ли деле он хочет это знать? Неужели он, подобно убитому еврейскому торговцу алмазами, носит на спине надпись: «Подходи и бери меня»?

Глава десятая

Бармен поставил перед ним еще один стакан. Он не помнил, заказывал ли его, но был обрадован такой предупредительностью. Отпив глоток, вспомнил, что должен приниматься за список для лейтенанта Шултера. С чего начать? Такая работа требует аккуратности. Вынув из кармана блокнот, написал на левой стороне страницы «Возможные враги — профессиональные», а справа — «Возможные враги — личные». Итак, с удовлетворением подумал он, начало положено, есть система, и теперь я все разложу по полочкам, как это сделал бы Грегор.

Он отпил еще один глоток. Кто открыто угрожал ему? Это будет первый шаг. Он поздравил себя за ясность и логику мышления. Кандидат номер один. Деймон прикрыл глаза, вспоминая зал суда. Его привели к присяге как свидетеля по делу о клевете и диффамации[11]. Правду, только правду и ничего, кроме правды, и да поможет мне Бог. Бог сам подвергался клевете в течение тысячелетий. Имя того человека было Макендорф. Он был его клиентом — мрачный, изможденный, смуглый моложавый мужчина, лицо которого ясно говорило, что он настроен против всего мира.

Деймон имел дело с первыми двумя романами Макендорфа, и они вышли в свет. Они были полны жестокости и сцен насилия, но в них чувствовалась грубоватая честность, которую нельзя было игнорировать, и Деймон чувствовал, что ненависть Макендорфа к определенной стороне американского бытия имела право быть услышанной. Человек этот вел себя корректно, хотя и без особых изъявлений благодарности, но Деймон не мог заставить себя испытывать к нему симпатию. Но если бы он представлял только тех, кто ему нравится, через полгода он мог бы закрывать контору.

Рукопись третьего романа Макендорфа, которую Деймон кончил читать прошлой ночью, теперь лежала на его столе, как барьер, разделявший их, и Макендорф насмешливо смотрел на него.

Еще работая над романом, Макендорф говорил Деймону: «Ну, теперь эти подонки сядут и задумаются. И если критики понимают, для чего появились на свет, им придется признать, что они имеют дело с американским Челлини».

Но, дойдя до последней строки, Деймон уже знал, что ни в коем случае не позволит провозгласить Макендорфа американским Челлини или вообще кем-то сугубо американским.

Деймон дал ему толковый совет. Он посоветовал вообще не публиковать книгу.

Хотя это и художественное произведение, но прототипы легко узнаваемы в глазах публики. Макендорф отлично обрисовал персонажи. Любой, кто читает нью-йоркские газеты, сразу же, с первой страницы догадается, о ком идет речь. Имя его было Джон Бэркли, а Макендорф отважно окрестил его Джеймсом Беркиным. Бэркли был одаренным проектировщиком зданий и возвел три или четыре самых престижных деловых здания в центре Манхеттена. Он владел конюшней чистокровных жеребцов и женился на прелестной женщине, кинозвезде. Он играл при ней роль ангела на заднем плане, и его часто фотографировали рядом с женой на самых популярных выставках и на зимних скачках — он широко улыбался, гладя по холке победителей самых знаменитых бегов.

Макендорф, словно ничего не понимая и не чувствуя, движимый каким-то злобным демоном саморазрушения, дал главному действующему лицу книги профессию прототипа, его конюшню, его жену-кинозвезду, его склонность вкладывать деньги в театр. В книге Макендорф сделал его гнусным и отвратительным исчадием ада, и прочие герои, также списанные с натуры, вращающиеся в тех же кругах, что и Бэркли — Беркин, были написаны едко, глумливо, стиль источал ароматы общественной уборной.