Нижегородцы адекватно реагируют на фильмы, где средняя длина кадра составляет несколько минут, а после показа задают множество вопросов. Выход на территорию чистого сюрреализма мы совершаем вечером, когда, закупившись едой, идем обмывать квартиру наших новых знакомых. Попасть внутрь оказывается непросто: дверь не поддается, не подходит ни один из имеющихся ключей, и у кого-то возникает идея залезть в квартиру через подвал. Мы находим подпольную дверь, приставленную к ней лестницу и залезаем внутрь. Внутри пыльно, темно и почему-то включен газ, а магнитофон настроен на радио «Шансон». Исследовав апартаменты, мы повторяем подвиг задом наперед и спускаемся, чертыхаясь на льду, в Галерею. Прежде чем уснуть, мы получаем СМС от Нади Захаровой: она не может ехать дальше из-за панической атаки. Утром за нами приезжает «Хендай Солярис», и мы с Ирой, переглянувшись, смеемся над синефильской шуткой.
я вот пруста скоро дочитаю. он действительно велик <…> день сурка. шмоны, по ночам бывают драки, но редко. одно быдло. смотрим только передачу «время» и фильмы про войну. у меня своя работа — выдаю и принимаю обмундирование, навожу порядок в кладовых. остальные типа чернорабочих. <…> мне осталось 4 месяца, что не может не радовать. интересно, что в конце службы буду читать «обретенное время»
После нижегородской трансгрессии мы оказываемся в русской избе, где нас привечает друг Иры — журналист, делающий политически заряженные полевые репортажи. Он же собрал для нас около пятидесяти человек в местном Доме молодежи — Пенза совершенно неожиданно оказывается городом-джокером. Мы решаем отказаться от экрана и проецировать фильм непосредственно на рельефную кирпичную стену. Половина пензенцев покидает аудиторию, трансгрессировав после первого фильма, но с теми, кто остается, мы живо обсуждаем увиденное.
Открывает программу «Путешествие» Константина Бушманова (2014), фильм о воде, ее текстурах, свойствах, изменчивости и неумолимости. По водной глади скользит катер с молодыми людьми; мы не знаем их имен и лишь мельком видим лица. Шум катера заглушает речь, смех едва слышен, цель путешествия остается загадкой. Может, цели никакой и не было — только избыточное удовольствие от воды как образа жизни и бесконечности.
На следующее утро после показа Лена заболевает. Генрих остается с ней, а мы с Ирой, прихватив вокзальных пирожков с луком и яйцом, отправляемся в паломничество к мертвому белому мужчине. Будний день, метет, и в Тарханах пусто, но там, в отличие от Нижнего, хорошо расчищены дороги. На то чтобы исследовать гнездо Лермонтовых, нам остается полтора часа. В одной из экспликаций я узнаю, что Лермонтов провел в дороге около года своей жизни. Пока мы рассматриваем кушаки haute couture, звонит Генрих и сообщает, что они с Леной уезжают. Я начинаю понимать поэта, у которого из всех русских были самые напряженные отношения с фатумом.
Мы благополучно пропускаем последний автобус, заходим от нечего делать в церковь, где с разной степенью неистовства молятся деревенские женщины в сверкающих от снега шубах, и в магазинчик, где пытаемся найти помощь, а вместо этого находим подвешенную на крюках рыбину с заоблачным ценником («Found object», — шутит Ира). Обратно мы решаем выдвинуться автостопом, пока не стемнело, и выходим на трассу. «Смотри, вон чувак из Белы Тарра», — тычет Ира в фигурку мужика, бредущего по заснеженному пути. Мы стопим несколько машин, и, по прошествии получаса, с четвертого или пятого раза, садимся на хвост здоровяку, направляющемуся в Пензу.
это не шутка, мы встретились в маршрутке
Режиссеры отказываются садиться на роковой утренний экспресс «Пенза — Самара», а мы опаздываем на него на пять минут из-за таксиста, задержавшегося на предыдущем заказе. Слишком сонные, чтобы злиться, мы покупаем пирожки и ждем автобус до Тольятти, чтобы выехать оттуда на маршрутке до Самары. Я читаю рассказ Рэймонда Карвера «Купе» про американца, направляющегося через Европу в Страсбург, чтобы воссоединиться с сыном, которого он не видел много лет. По прибытии на станцию он боится выйти из купе, а потом, когда поезд трогается с места, выходит в коридор размять ноги. Поезд трясется, мужчина возвращается в купе, но это уже не его купе — то, в котором он ехал, отстегнули.