Дорога без привалов

Мне рассказывали, что уралмашевские кузнецы могут тяжеленным, многотонным молотом, брошенным с маху, лишь надколоть, не раздавив, грецкий орех или прихлопнуть дамские часики, не повредив их.

Что это — шик, удаль, баловство? Нет, филигранная точность, расчет, умноженный на интуицию, высшая степень мастерства!

Я назову одну цифру. В девятой пятилетке кузнецы Уралмашзавода обязались почти в два раза увеличить выпуск продукции за счет повышения производительности труда. Вот почему неустанно оттачивают они владение техникой — многочисленными механическими «руками», совершенствуют технологию, выжимают из машин всю их чудесную силу.

Сегодня у молотов уже не увидишь супругов Олейниковых: жена ушла на пенсию, а знаменитый мастер ковки работает сдатчиком готовой продукции. Хотя ему уже за шестьдесят, он еще ходит в «моржах», занимается лыжами и года три назад даже занял второе место в цеховом лыжном кроссе, вместе с Левандовским хлопочет он об озеленении цеховой территории и много занимается лекционной работой. Любимая тема его бесед — о чести советского рабочего класса.

Старому коммунисту есть что рассказать. И есть на кого показать. Вот, к примеру, Молодых, его ученик, один из лучших бригадиров. Или Калинин. Партгрупорг, отличник качества, кузнец Даниил Калинин напоминает ветерану его собственную молодость: в кресле машиниста манипулятора, как когда-то Александра Олейникова, сидит жена Даниила.

В гулкой громаде цеха, в жарких всполохах пламени мощно и деловито гудят моторы, громыхают молоты, несуетливо, но торопко движутся манипуляторы. Идет современное кузнечное действо: трудятся люди, без которых не может быть создана ни одна машина прославленного завода-гиганта, — трудятся кузнецы!

1974 г.

УЧИТЕЛЬ

Может быть, имя его забудется. Может быть, оно еще надолго останется в смутной легенде лесов Северного Урала.

Есть много таких интеллигентов в русском народе — делают свое дело вроде бы незаметно, всегда бескорыстно и не помышляют о собственной известности, а след свой и память о себе оставляют надолго.

… Летом 1948 года Советское правительство передало Уральскому филиалу Академии наук салон-вагон одного из командующих армий побитой гитлеровской орды. Ученые вагону обрадовались, и вскоре же группа геологов и биологов в этом «ковчеге» направилась в Ивдель, где находился стационар УФАНа. Я поехал с ними.

Самый северный тогда в Свердловской области городок был тих и томился в жаре. Но шло уже и разворачивалось промышленное и сельскохозяйственное наше наступление и в этих краях, советы ученых были необходимы местным руководителям, и ученые с готовностью и знанием откликались на то, в чем нуждались северяне.

А я приглядывался к городу и его лицам. Всюду — на стационаре Академии наук, в редакции городской газеты, в горкоме партии — в разговорах обязательно упоминали этого человека. А секретарь горкома сказал мне так:

— Если хотите, без таких, как Иван Евлампиевич, не было бы наших сегодняшних успехов в ивдельской тайге, да и в городе не было бы той культуры, которой мы гордимся, все было бы как-то не так…

Ивана Евлампиевича Уварова здесь знал каждый — и в самом Ивделе, и в приивдельском урмане на сотни километров окрест. Частым и ровным шагом бывалого таежника, чуть сгибая ноги в коленях, сутулясь, будто на спине рюкзак, сухощавый и седой, проходил он по чистенькой городской набережной, и все раскланивались с ним, и он, ласково улыбаясь старческими, начинающими отцветать глазами, тоже раскланивался очень вежливо и очень приветливо. Он приходил домой — и там его встречали улыбки и поклоны: в доме его всегда были гости; из далеких таежных паулей, юрт, приезжали к своему любимому манси — кто за советом, кто за приветом, кто просто так, проведать.

«Сака йомас элмхолас Евлампич», — говорили о нем манси. Это значит: «Светлый, очень хороший человек Евлампич».

Он приехал в эти края в начале века. Или, как шутил он сам, «его приехали». Случилось это вот почему. Был тогда Иван Евлампиевич молодым, безусым парнем и, как все пребывающие в этом прекрасном состоянии, задорен и горяч. Учительствуя в Верхотурской начальной школе, он вместе с группой своих товарищей подшутил над местными тузами, чем заслужил от просвещенного начальства характеристику «политически неблагонадежного».

— А я, — чуть усмехаясь, говорил мне Иван Евлампиевич, — к политике тогда отношение имел, ну, просто никакое. Но вот… заработал формулировочку.

За неприятной этой формулировкой и последовал его отнюдь не радостный переезд в здешние, весьма хмурые тогда места.

Жизнь тут была невеселая, неинтересная, а чуть порезче сказать, — тоскливая. Основным воскресным развлечением у местных интеллигентов считалось щелканье кедровых орешков на мосту, который полушутя-полусерьезно именовался клубом. Иногда какой-нибудь старатель, которому вдруг прифартнуло, повезло нелепо и бешено, «перегораживал улицу» — заставлял ее четвертями с водкой, и тогда «развлечения» принимали более существенный характер — с поножовщиной, убийствами и прочими достопримечательностями старательского быта.