Дорога через безмолвие

Теперь оставалась последняя отчаянная надежда — добраться до аборигенов и попроситься к ним в попутчики. Они упаковали одеяла и пожитки — получились тюки по 15 кило каждый, — и поплелись к лагерю аборигенов. Увы, он уже опустел. Вокруг расстилалось поле спелых нарду и путники решили насобирать семян. Они двигались как автоматы, механически перемещаясь с места на место.

«Раньше мы с Уиллсом, — рассказывал Кинг, — собирали за пару часов целый мешок этих семян, а Берк, пока нас не было, успевал растолочь их столько, что хватало на обед. Теперь силы покинули нас. Уиллс уже был не в состоянии ни собирать, ни толочь семена, а через несколько дней стал совсем беспомощным. Я один выходил в поле. Г-н Берк тоже ослаб и не мог толочь семена. Мне пришлось собирать и толочь за троих. Так продолжалось несколько дней, но долго я не выдержал. У меня болели и подгибались ноги. Настал день, когда и я не смог никуда идти. Пришлось съесть неприкосновенный запас провизии, рассчитанный на шесть суток». Шла третья неделя июня, начались грозовые дожди. Холодной ночью они дотащились до пустой хижины аборигенов и улеглись там, прижавшись друг к другу, чтобы согреться. Они понимали, что положение безвыходное. Особенно худо было Уиллсу, нуждавшемуся в усиленном питании. Оставалась единственная надежда — найти аборигенов. Но сам Уиллс уже не мог двигаться и настойчиво просил оставить его в хижине. Уиллс убеждал товарищей, что сможет продержаться до их возвращения.

В конце концов Берк согласился. Уиллс лежал в хижине, а они с Кингом ползали по полю, собирали семена и дробили их, чтобы оставить Уиллсу небольшой запас нарду.

«Ночь и утро очень холодные: небо чистое, — писал Уиллс в дневнике 20 июня, — я катастрофически ослаб от холода и голода. Кинг ушел собирать семена. Г-н Берк дома размалывает зерна. Он жалуется на боль в ногах, почти не может ходить. Кинг держится лучше всех».

Когда в полдень выглянуло солнце, Уиллс попытался обтереться губкой, но не «сумел справиться с этим занятием».

На следующий день он записывает в дневнике: «Если помощь не прибудет в той или иной форме, я не продержусь больше двух недель. В нашем положении можно утешаться лишь сознанием того, что мы сделали все возможное; наша смерть явится результатом чужой нерасторопности, а не наших собственных просчетов. Доведись нам терпеть лишения в любом другом месте, следовало бы винить самих себя; но мы вернулись к Куперс-Крику, где с полным правом рассчитывали найти провизию и одежду; тем не менее нам приходится умирать от голода, хотя г-н Берк дал тыловой группе совершенно четкие указания — дождаться нашего возвращения, а Комитет настоятельно требовал от оставшейся в Менинди колонны следовать за нами».

24 июня выдалась ужасная ночь. Сильный ветер не утихал до зари, они лежали в хижине, дрожа от холода, пытаясь согреть друг друга.

Уиллс начинает путать дни: следующая запись в дневнике датирована 23 июня.

«Перед рассветом, — пишет он, — Кинг сообщил, что видит на востоке необычную луну с дымчатым светящимся ореолом; по его словам, это небесное тело имеет размеры Луны с ровными краями. Я настолько ослаб, что не могу и помыслить о наблюдении; полагаю, что он видел Венеру в зодиакальном свете с короной вокруг. Г-н Берк и Кинг не выходят из хижины, занятые очисткой и размолом зерен. Оба слабеют с каждым днем. Холод пробирает до костей, а одежды не осталось почти никакой. Мой гардереб состоит из фетровой шляпы, фуфайки, остатков фланелевых брюк, двух пар рваных носков и жилета, в карманах которого я держу личные вещи. Остальные выглядят не лучше».

К 26 июня Берк и Кинг намололи десятидневный запас нарду. Уиллсу оставили муки на 8 дней, остальное взяли с собой в дорогу. В эти последние прощальные часы Уиллс с обреченным смирением принимает свою судьбу. Ровным почерком он записывает, что следующим утром двое спутников покидают его, хотя Берк крайне слаб. И добавляет: «У меня хороший аппетит, я с удовольствием жую лепешки из зерен нарду, но в них, по-видимому, нет питательных веществ; птицы здесь чрезвычайно пугливые, так что их не поймать. Даже будь у нас рыба, не знаю, смогли ли бы мы ее приготовить. Спасти нас может только чудо. Что же до меня, то я протяну дней пять-шесть, если будет тепло. Пульс у меня — сорок восемь, очень слабый: от рук и ног остались кожа да кости. Подобно г-ну Микоберу, мне осталось ждать в расчете на то, что «вдруг все образуется». Голодная смерть — не самая приятная из смертей, тем не менее справедливости ради надлежит отметить, что нарду дает приятное ощущение сытости».

Уиллс пишет также прощальное письмо отцу. Это поразительный документ — в нем нет грамматических ошибок, все запятые на местах, стиль выдержан от первой до последней строчки. Оно написано красивым, чуть наклонным, абсолютно разборчивым почерком и свидетельствует о ясном уме, сохранившемся до конца. Хотя письмо полно горьких упреков в адрес других, автор не опускается до жалости к себе. Мы видим, как в последних строках человек стряхивает груз земных забот.

Вот это письмо:

«Куперс-Крик 27 июня 1861