Дорога через безмолвие

«Надеюсь, нас рассудят по справедливости. Мы выполнили свой долг, но нас поки[…]. Караван не пошел следом, как мы ожидали, а тыловая партия покинула пост. Р. О'Хара Берк. Куперс-Крик, 26 июня».

Ниже сделана приписка:

«Кинг вел себя благородно. Надеюсь, что о нем позаботятся. Сейчас он отправляется по моему настоянию по течению крика. Р. О'Хара Берк. Куперс-Крик, 28 июня.

Кинг ведет себя благородно. Он был со мной до конца; оставляет меня лежащим на земле, вложив в руку револьвер. Такова моя воля. Р. О'Хара Берк. Куперс-Крик, 28 июня».

На самом деле приписка была сделана на один или даже два дня позже указанной даты. На заре стоял ужасный холод, Берк уже едва шевелил губами. Последнее его желание было достойно короля Лира. Он велел Кингу вложить ему в правую руку револьвер и, понимая, что у того не хватит сил вырыть могилу, приказал оставить его лежащим на земле. Видимо, именно в этот момент он написал свои последние слова. Потом Берк беззвучно помолился. В восемь утра он был мертв.

«Несколько часов я просидел возле него, — рассказывал Кинг, — но дольше задерживаться не имело смысла, и я пошел на поиски туземцев. Мне было очень одиноко, я ночевал в их покинутых хижинах».

После двух дней скитаний ему несказанно повезло: он набрел на шалаш, в котором аборигены оставили запас нарду, достаточный, чтобы продержаться недели две; к тому же в тот вечер ему удалось подстрелить ворону.

Отдохнув два дня, он отправился обратно к Уил-лсу, прихватив трех подстреленных по дороге птиц. Слишком поздно — Уиллс был уже мертв. Когда это случилось, сколько времени он пролежал, глядя сквозь ветки шалаша, неизвестно; ясно было одно — он так и не вставал.

Кинг зарыл тело в песок.

С начала июля для Кинга началась долгая, изнурительная борьба за жизнь. Не в силах на что-либо решиться, он просидел в пустом лагере еще несколько Дней и затем пошел по следам наведывавшихся сюда аборигенов. По пути пытался охотиться на ворон и ястребов; выстрелы привлекли внимание аборигенов, и они вышли к нему навстречу. Рассказ Кинга о том, как они заботились о нем в течение двух месяцев до появления Хоуита, — одно из самых трогательных свидетельств доброты и сердечности «примитивных» обитателей Австралии. Эти строки можно рассматривать и как лучшую эпитафию ныне исчезнувшим аборигенам с берегов Куперс-Крика. Читая их, следует помнить, что им самим не хватало еды и лишний рот стал для них нелегким бременем, поскольку проку от полуинвалида было мало.

«Они взяли подстреленных птиц, — рассказал Кинг, — изжарили их, накормили меня и отвели в хижину, где мне предстояло спать еще с тремя холостыми мужчинами. На следующее утро они завели со мной беседу; один из них приложил палец к земле, зарыл его песком и указывая другой рукой на крик, повторил несколько раз: «Белый». Я понял, что они сообщают о смерти Уилл-са. Потом они спросили о третьем белом, и я повторил их жесты — приложил палец к земле, зарыл его песком и показал в сторону, где оставил Берка.

Они всячески выказывали сочувствие и сострадание; узнав, что я остался один, накормили меня досыта. Прожив с ними четыре дня, я понял, что стал им в тягость; они показали знаками, что собираются откочевать вверх по течению крика, а мне лучше идти и другом направлении. Я сделал вид, что не понимаю. В тот же день они снялись с места; я двинулся следом.

Дорогой мне удалось подстрелить несколько ворон, и это весьма им понравилось. В новом стойбище они расчистили площадку, в середине установили загородку от ветра, уселись в кружок и ждали, пока не изжарится птица, после чего охотно разделили со мной трапезу. В тот же день женщина, которой я отдал часть вороны, принесла мне лепешку из муки нарду, объяснив, что угощение столь скромно из-за больной руки, не позволяющей ей молоть зерна. Она показала больную руку; тут меня осенило — я решил вскипятить в котелке воду и губкой промыть рану. Во время операции все сидели вокруг, перешептываясь. Ее муж находился рядом, а она не переставая плакала. Промыв рану, я обработал ее нитратом серебра; женщина начала вопить и вырываться с криком «Мокоу! Мокоу!» (Огонь! Огонь!).

С тех пор они с мужем стали приносить мне утром и вечером немного нарду и брали с собой, когда племя отправлялось ловить рыбу. Они также помогали мне строить хижину или плести загородку от ветра, когда туземцы перекочевывали на новое место. Со своей стороны, когда мне удавалось подстрелить ворону или ястреба, я непременно делился с ними. Каждые четыре-пять дней они обступали меня, и старики спрашивали, куда я намерен идти — вверх или вниз по течению крика. В конце концов мне удалось им втолковать, что если они пойдут вверх, я тоже пойду вверх, а если они пойдут вниз, я тоже пойду вниз. С этого момента они начали считать меня за своего и регулярно приносили мне рыбу и лепешки.