Дорога через безмолвие

Здесь уже пустыня показывает свой лик во всей красе. На деревьях исчезают листья, и вместо них появляются колючки, кора слезает со стволов, как папиросная бумага; за исключением редких пыльных кустарников, не остается ни одного растения — все выжжено палящим солнцем. Путь к Куперс-Крику пролегает через песчаные кряжи, издали кажущиеся игрушечными, за ними снова открывается каменная равнина, и только пройдя ее — попадаешь под блаженную сень обступивших крик деревьев. Широкие пойменные озера с омутами двадцатиметровой глубины расходятся порой на полмили; вода в них мутная, серовато-зеленого цвета. Бе-пега заросли травой, и там кипит жизнь, которую особенно отрадно наблюдать после каменной неподвижности пустыни, — носятся птицы, семенят маленькие черепашки, мелькают бесчисленные кролики. На месте бывшего базового лагеря до сих пор стоит то самое дерево с вырезанной надписью «РЫТЬ» — она все еще отчетливо видна, и ее нельзя читать без волнения. Под его ветвями можно разложить походную кровать и разжечь костер там, где когда-то стоял частокол (его давным-давно снес паводок). Здесь ничто не изменилось, добавилась только пирамидка из камней с бронзовой мемориальной доской. В этом месте крик изгибается наподобие бумеранга, обтекая территорию лагеря. Надо думать, Браге и его люди тысячи раз смотрели на растущий на другом берегу огромный эвкалипт, облюбованный кареллами, думая свою невеселую думу.

Помимо обитателей фермы, на многие мили вокруг нет ни одной человеческой души; в полуденный зной и ночью здесь стоит мертвая тишина. А ночи в этих краях фантастические. Вначале смолкает вечерний щебет птиц, затем гаснет театральный свет заходящего солнца, и тут же в бархатной тьме вспыхивают холодным серебром гигантские звезды. Лежа на походной кровати, путешественник в полной мере наслаждается прохладой и покоем. Глядя ввысь, он словно уносится в межзвездное пространство. Ночь тиха, кажется, что время остановилось, ничто не шелохнется, не потревожит, не подаст признаков жизни… Рассвет наступает неожиданно, лучи прожектором озаряют землю, и первая муха садится на нос спящего.

Трудно себе представить, что такое ждать, ждать, бесконечно ждать в этом уединенном месте. Нескончаемо медленно текут часы, постепенно день за днем по множеству признаков люди уже умеют определять время: легкое дуновение над криком — значит, 7 утра, умолкают сиреневые зимородки — значит, полдень, появились кролики — наступил вечер. Воздух настолько прозрачен, что каждая пролетающая птица «тащит» по земле отчетливую тень, а самый крохотный муравей виден, как под микроскопом. Скоро начинаешь понимать, что здесь потрясает не гармония, а контрасты — прохладную ночь сменяет удушающе жаркий день, стрекоза кажется ослепительно красной на фоне тусклого буша, какофония попугаев оглушает среди окружающего безмолвия. Пить хочется так мучительно, что глоток тепловатой воды обретает вкус шампанского, как писал Уиллс.

И все же, несмотря на обилие воды, природа Куперс-Крика враждебна человеку, климат слишком сухой и слишком тяжелый. Скотоводы страдают от болезни десен, которую называют «Барку гниль» (Барку — еще одно наименование Куперс-Крика); на самом деле это результат той самой витаминной недостаточности, от которой погибли Людвиг Беккер и другие. Иногда у людей случаются приступы сильнейшей нервной дрожи; правда, они поражают в основном тех, кто злоупотребляет спиртным, так что Берк правильно поступил, оставив весь ром в Менинди.

Но, пожалуй, самое губительное на Куперс-Крике — это всепоглощающее оцепенение. Оно не похоже на характерную для тропиков сонливость; это, скорее, ощущение глубочайшего физического изнеможения и пассивности мысли; человек отдается на милость бессобытийному течению времени, уносящему постепенно все, что связывало его с цивилизацией, довольствуется минимумом усилий, смиряется с неудобствами и одиночеством. Подобное существование приемлемо для отшельников, но оно гибельно для экспедиции.

В пустынном месте, милях в пятнадцати от бывшего лагеря — бывшая могила Берка. Чтобы добраться до нее, приходится делать крюк, огибать каменную осыпь, а затем выйти на берег, круто обрывающийся к воде. Там сохранился высокий эвкалипт, под которым умирал Берк. Рядом — скромная пирамидка с мемориальной доской, на которой изображен руководитель экспедиции: Берк лежит, откинувшись назад, с револьвером в руке; этот памятник впечатляет больше, чем громоздкий монумент в Мельбурне. Берк умер достойно, как подобает первопроходцу. Наверное, в последние часы своей жизни он думал не о дальних горизонтах, не о славе или обидах; скорее всего, он ощущал собственную беспомощность, поражение и еще нежную привязанность к Кингу.