Дорога издалека (книга первая)

…Вскоре всем сделалось ясно: царя не стало, полиции — тоже, говорить и писать теперь можно что угодно, по сути дела в жизни, в политике, в судьбах люден, таких как я и мои товарищи, — мало что переменилось к лучшему. Главное: не чувствовалось близкого окончания войны. А раз так — продолжались перебои со снабжением города, по-прежнему в рабочих семьях голодали, ждали вестей с фронта от своих кормильцев, оплакивали тех, кто сложил голову…

На фронтах, правда, наступило затишье. Армия проникалась революционным духом, каждая часть управлялась теперь не единолично командиром, а вместе с ним и солдатским комитетом. Петроградский Совет своим первым же приказом отменил в гарнизоне обязательное отдание чести офицерам, но это стихийно восприняли как распоряжение во всей российской армии и в те дни считали выдающейся победой революции.

Об отправке нас на фронт пока не было никаких разговоров: теперь подобные вопросы решались уже не столько командованием, сколько комитетами воинских частей. А комитет нашего полка стоял на антивоенных позициях.

В начале апреля Никита Прохорович Воробцов — он теперь открыто называл себя большевиком — сказал мне:

— Ленин послезавтра приезжает. Слыхал про него? Мне поручили участвовать в его встрече. Вместе с рабочими Выборгской стороны встретим его в Белоострове. Нужно, чтоб через Левашово поезд проследовал благополучно. Поручаю тебе, Николай: подбери десяток падежных ребят для патрулирования под твоим началом на станции.

С полудня мы с товарищами расположились на станции: при нас — винтовки и полный комплект патронов. Я знал: имеются люди, которые хотели бы помешать приезду в Петроград вождя большевиков. Против них следовало быть наготове.

Поезд с Лениным ожидался под вечер. Мы все вышли на перрон, я расставил солдат цепочкой вдоль пути.

Вот показались огни паровоза. Из высокой, расширенной кверху трубы валил густой дым. Лязгая буферами, поезд на минуту останавливается. В тамбуре головного вагона, высунувшись, повиснув на поручнях, виднеется наш Прохорыч. Машет мне рукой, улыбается. Я тоже взмахиваю рукой, потом беру под козырек, винтовка со штыком приставлена у меня к ноге. Заливается трель кондукторского свистка, басом отвечает паровоз, поезд трогается. Теперь Ленину осталось меньше часа провести в пути.

Позже Александр Осипович мне рассказывал, как вождя пролетарской революции встречали на площади у Финляндского вокзала. Говорил об этом и Воробцов. У меня в сознании сложилась живая картина этой волнующей встречи революционного авангарда со своим вождем.

Вскоре после приезда Ильича большевики почувствовали себя увереннее. Твердая воля главнокомандующего пролетарской революции сплачивала их, указания Ленина давали направление в работе.

Первого мая солдаты всех родов войск, без оружия, с плакатами и красными знаменами, вышли в город на демонстрацию. Наша колонна от Финляндского вокзала, по Литейной и Пантелеймоновской, проследовала на Марсово поле. Здесь, обнажив головы, слушали мы взволнованных ораторов у свежих могил, в которых покоились павшие борцы Февраля. День стоял солнечный, ласковый. Звенело в воздухе от революционных песен, медного гула духовых оркестров. Светлыми надеждами на будущее полнились людские сердца.

Однако самые прозорливые знали, отчетливо видели: рано ликовать, конечной победы трудящегося парода надо еще добиваться. Это разъясняли своим товарищам по полку мои друзья, Василькевич и Воробцов. Но особенно ясными стали мне их слова после одного события дома, за Невской заставой.

В начале июня, под вечер, я приехал в увольнение домой. Гляжу: с Ариной Иннокентьевной сидит незнакомая женщина, молодая, смуглолицая, во всем темном. Едва я вошел, гостья заметно переменилась в лице. Мой приход явно смутил ее. Я поздоровался, Арина Иннокентьевна сказала:

— Знакомься, Машенька, это Николаи, наш приемный сын, ты ведь о нем слыхала.

Женщина молча кивнула мне. Но я чувствовал: они обе в каком-то замешательстве.

— Ты остаешься, Коля? — спросила Арина Иннокентьевна. — Отец вернется к вечеру, а нам… — она запнулась, взглянула на Марию, та прикусила губу. — Что делать-то станем, а, Маша?

— Как знаешь, тетя Ариша, — ответила гостья, голос у нее оказался низким, певучим.

— Ладно! — Арина Иннокентьевна рубанула ладонью по воздуху, глянула на меня, в глазах — материнская строгость: — Коля, мы не зря считаем тебя родным сыном. Ни разу ты доверия нашего родительского не обманул. Пусть же так будет и впредь! Давай, подсоби нам с Марией Саввишной, — она поднялась с места, прошла в сени, спустилась в подпол. Позвала нас: — Подходите сюда оба!

Мы подошли. Она стала снизу подавать нам какие-то тяжелые ящики, обернутые в промасленную тряпку, перевязанные бечевкой. Тяжелые ящички, видать, металлические… Штук шесть передала, потом поднялась по лесенке, захлопнула крышку.

— Зубило с молотком возьми у отца в столе, — велела она мне, а сама с Марией принялась разматывать бечевки, освобождать ящики от тряпок. Я уже начал кое о чем догадываться. Принес инструмент.