Дорога к победе

Слушая мать, Дуся переступила порог горницы и, окидывая медленным взглядом, увидела: койку, стоящую в углу и застланную поверх стучным одеялом; подушки, взбитые, наложенные одна на другую, горкой, фотографии, развешанные по стенам в старых, еще в довоенное время поделанных дедушкой рамках, фикус, занимающий весь передний угол разросшимися во все стороны ветвями с зелеными широкими листьями на них, деревянную перегородку, окрашенную в голубой цвет с простыми ходиками, висящими на ней, циферблат которых разукрашен золотистым пшеничным полем с повислыми тяжелыми колосьями и гирькой, опустившейся чуть не до пола, а на косяке двери, ведущей в другую комнату, на большом гвозде, вытертом до блеска, висит рушничок, вышитый красными петухами, - та же картина, что до отъезда Дуси. До боли в груди знакомая с детства горница сейчас смотрелась по-иному. Все здесь было ближе, роднее после месячного отсутствия. Она тихо под впечатлением увиденного и пережитого подняла на цепочке гирьку часов кверху, молча посмотрела на циферблат и, еще раз окинув взглядом горницу, вздохнула и вышла.

Мать на скору руку сварила молодой картошки, зажарила яичницу, нарезала домашней выпечки хлеба и положила малосольных огурчиков; поставила на стол мисочку сметаны с творогом и кувшин топленого свежего молока.

- Садись, поешь с дороги, - пригласила она Дусю за стол. - Небось там наголодались, - окидывая взглядом стол, произнесла она. - Вон какая худющая да почерневшая.

Пока мать готовила ужин, Дуся успела обмыться теплой, нагретой еще днем солнцем водой и, сменив пропитанное потом и дорожной пылью белье, уселась за стол.

- Да, ты права, поголодать пришлось, - со вздохом, вырвавшимся из ее груди, сказала Дуся. - Да и не только голодать, недосыпать, спать на соломенной трухе, а сколько земли перебросали. Считай, что каждый день погреб, как у нас, выкапывала.

- Ох, доченька, где же ты сил столько брала? - глядя с изумлением на дочь, говорила мать. - Отец, тогда был еще молодой, погреб копал четыре дня. Да он все же мужчина. А ты..? Такая девчушка. . ! Угробила ты совсем себя.

И мать с сожалением посмотрела на Дусю, которая с аппетитом проголодавшегося человека уплетала за обе щеки все, что попадалось на глаза, не соблюдая последовательности, как это принято у сытых, разбалованных едой людей.

Мать смотрела на жадно жевавшую дочь и тихонько качала головою, приговаривая: "Ешь, ешь, доченька, если мало, я еще подложу".

- Нет, мам, спасибо, много сразу есть нельзя, живот заболит, - прожевав очередную порцию пищи и проглотив, произнесла Дуся. - Я завтра лучше доем.

Мозг, как наиболее рациональная часть человеческого тела, командовала: "Хватит", а рука непроизвольно тянулась с ложкой к миске творога в сметане, другая - за хлебом, и обе выполняли приказ не мозга, а желудка, который, соскучившись по переработке нормальной пиши, все требовал и требовал новых порций.

- Ох, мам! Хватит, а то я и в самом деле объемся, - сказала Дуся и, пересиливая себя, положила ложку на стол. Но молока, налив в кружку, все же выпила. Вылезая из-за стола, она спросила: "А где же ребята? Ведь на дворе уже темно, а их все нет?"

- Да заигрались, небось, с друзьями, - спокойным голосом произнесла мать, привыкшая за эти годы к возвращению во двор детей в позднее время. - Топить у людей нечем, вот и бросились подбирать все, что может гореть. Они там хворост собирают и заодно играют. Там собирается детвора со всего крайка, и так заиграются иногда, что домой возвращаются за полночь, а утром не добудишься.

После сытного ужина Дуся решила прогуляться по свежему воздуху и, объяснив матери свое желание, вышла. Вечер был тихим и спокойным. Дневная жара спала и вечерняя прохлада бодрила душу и тело. Высоко над головой мерцали мириады звезд. Млечный путь протянулся с севера на юг широким трактом. Присмотревшись в вечерней тьме, Дуся прошла по двору и, не веря своим глазам, подумала: "Неужели я дома? Неужели, что было там, осталось позади, и я буду каждый день вот так ходить по двору?"

Она шла медленно, тихо ступая босыми ногами по еще не остывшей земле, и чувствовала, как родная, с детства знакомая до мелочей стежка, поросшая спорышом, успокаивающе влияла на весь организм, снимала напряженность, от чего на душе становилось легко и свободно. В такие минуты казалось, что никакой войны-то и нет, во всем мире стоит такая же тишина, так же ярко горят звезды у всех над головой и хочется мечтать о чем-то хорошем.

И почему-то в памяти всплыло раннее детство, когда отец, она хорошо помнит, был без рубашки и по этой стежке вел ее за руку. Так как стежка для двоих была узка, то он шел чуть впереди, а она сзади. В это время, она помнит, дружно цвел картофель, и ее привлекали белые картофельные цветочки. Она пальчиками тянулась к ним, но отец не замечал ее движений, тянул за руку дальше, и ей не удавалось сорвать цветочек.

Она заплакала. Отец остановился, нагнулся к ней и спросил: "Что случилось, моя маленькая?" Она перестала хныкать и ручонкой показала на цветки.