Дорога к себе. Когда боги против...

— Сообщи Гроссу, что она — у нас. — В голосе того, единственного, кто проявил эмоции, прозвучало удовлетворение. Но и оно… лишь запомнилось, не вызвав ни малейшего отклика.

— Когда выберемся… — буркнул кто-то из невидимых. Гравитационные носилки, на которые меня уложили, торкнулись — слишком резко перевели регулятор, и мягко поплыли, добавив ощущения покоя…

Спи, малыш, усни котёнок,
Сладких снов тебе, зайчонок.
В небе звёздочки мерцают,
Ветер песню напевает,
Шепчут сказки листья клёна,
Лёгких струн, касаясь томно.

— Немедленно! — рявкнул тот, первый, но я только улыбнулась…

Спи, малыш, усни котёнок,
Сладких снов тебе, зайчонок.
Мой игривый колокольчик,
Непоседливый звоночек,
Ночь укроет одеялом,
Всё укутает туманом.

— Как она? — Вопрос прозвучал неожиданно, вырывая из умиротворения, в котором я парила под мамину колыбельную.

— От «Иглы» еще никто случайно не умирал, — хрипло хохотнул кто-то совсем рядом, но сил, чтобы шевельнуться, не было. Я и не стала…

— Это ты… ему расскажи… — с каким-то садистским удовольствием проговорил незнакомец, породив вокруг тишину. Я даже нашла для нее соответствующий эпитет: могильная. Откуда? Ответить сама себе я на этот вопрос не успела. — Отнесите ее к доку, он знает, что делать…

Спи, малыш, усни котёнок,
Сладких снов тебе, зайчонок.[1]

Потом опять были обрывки…

Склонившееся ко мне лицо, задумчивый взгляд, недовольство… Весь мир вокруг меня сузился до штрихов, всплывающих в сознании слов, редких ощущений: больно, холодно, неприятно… Меня крутили, поднимали, перекладывали…

Иногда взгляд натыкался на табло времени, фиксируя, как сменяют друг друга вахты и вот тогда где-то за гранью сознания возникала тревога. Она росла, прорываясь необходимостью подняться и… я делала рывок, тут же падая обратно… в пустоту бесчувственности.

Несмотря на беспомощность, в которой если что и давало надежду, так мамина колыбельная, постоянно звучавшая у меня в ушах, одна я не оставалась. Чаще всего замечала двоих.

Один был невысоким, грузным и, что выделяло его из других, старым. Он садился так, что я видела лишь его руку, безвольно лежавшую на колене, и что-то рассказывал, слышимое только ему. Иногда вставал, подходил ко мне, наклонялся и… смотрел. Пристально… безжалостно.

Второй, наоборот, очень молод. Этот постоянно вскакивал с пластикового табурета, проносился мимо, чтобы тут же кинуться обратно, зачем-то размахивая руками. Ладонь была узкой, пальцы — тонкими, музыкальными.

Приближался он, когда я закрывала глаза, все глубже погружаясь в зыбкое марево небытия. Прикасался к моему лицу, трогал губами губы, нежно гладил шею, плечи, никогда не спускаясь ниже. Малейшее мое движение заставляло его отскакивать…

Я старалась не шевелиться. Он был живым, теплым и… от него пахло чем-то знакомым. А еще… когда он был рядом, я видела сны и… чувствовала себя счастливой.

Из одного такого сновидения, наполненного присутствием рядом со мной Карина, Лоры, Леты, мамы, отца, меня вырвал голос. Он был знакомым, хоть я и не слышала его уже очень давно.

Сначала он прозвучал как будто издалека: «Заканчивайте!» — резко и бескомпромиссно, затем уже ближе, с ноткой недовольства:

— Чем здесь воняет?

Его собеседник был мне тоже известен, судя по хватке — капитан, но на этот раз он хоть и не оправдывался, но некоторая напряженность чувствовалась:

— Мы нашли ее в коллекторе, а вы приказали…

— Ты хочешь напомнить мне, что именно я приказал? — недоуменно уточнил мужчина, имя которого крутилось в памяти, но все-таки отказывалось вспоминаться. — Обеспечить полноценный уход!

— Вы запретили ее… трогать. — Капитан явно собирался произнести другое слово, но и это прозвучало весьма красноречиво.

— Я запретил твоим уродам пялиться на нее и распускать руки, — вроде как даже ласково прошептал первый. Я ожидала более грубого продолжения, но, похоже, ошиблась. — Дамир, — теперь в голосе не было даже намека на эмоции, — отнеси ее в мою каюту. — Пауза была короткой, но мгновение тишины неожиданно напугало меня своей остротой и… будущим, со всей ясностью открывшимся передо мной. Я вспомнила его… имя. — И можешь открыть глаза, антидот уже подействовал.

Последнее относилось уже ко мне.

Что ж, он был прав. В той слабости, которую я ощущала, не было безволия, заставляющего воспринимать все отстраненно.

— Ильдар? — продолжая надеяться, что все это лишь галлюцинации, навеянные последними событиями, осторожно уточнила я, выполняя его не просьбу — приказ.

Это был, действительно, он. Психолог, работавший на Штанмаре по контракту с люценианцами…

Как же слепа я была, не опознав в нем выходца с Самаринии! Впрочем, тогда эти льдисто-голубые глаза были значительно более живыми.