Дорога, которой нет

Лаборант была приземистой женщиной средних лет, с короткой стрижкой, в пуховом платке поверх халата. Позвякивая внушительной связкой ключей, она повела их в рентгеновский архив.

– А бумажка у вас какая-нибудь есть? – спохватилась она, с лязгом открывая железную дверь архива.

– А как же! Вот, извольте, – знаменитый черный ридикюль Гортензии Андреевны клацнул замочком, и на свет появился узкий зеленоватый листок с фиолетовой печатью, – официальный запрос из медкабинета школы, как говорится, опись, протокол, отпечатки пальцев.

Лаборант вздохнула:

– Вы только не подумайте, что я придираюсь, но порядок есть порядок. Так-то эти снимки сто лет никому не нужны, но если вдруг понадобится какой, то по закону подлости именно тот, что потерялся, или так отдали, по дружбе. Я бы рада просто так помочь, без всей этой дурацкой бюрократии, но после того скандала с Лелечкой Григорьевной зареклась. Знаете, не хочешь себе зла, не делай другим добра.

Ирина встрепенулась и почувствовала, как рядом с ней Гортензия Андреевна сделала стойку, как охотничья собака.

– Какого еще скандала с Лелечкой Григорьевной? – спросила она строго.

– Ой, это был такой случай неприятный, – рентген-лаборант поморщилась, – ей-богу, вспоминать не хочется.

– Что же, Ольга Григорьевна обидела вас? – не отставала Гортензия Андреевна. – Странно, по рассказам Тимура, у меня создалось о ней впечатление как о строгой, но весьма сдержанной и вежливой барышне, которая не ввязывается в склоки.

– Да к ней как раз претензий нет, наоборот!

Горько вздохнув, лаборант стала перебирать конверты со снимками в специальном шкафу с узкими вертикальными полками.

– Наоборот, это я ее обидела… Сказала в сердцах, что она сама украла снимки для своей дурацкой науки, а на меня сваливает. Главное, сразу поняла, что сгоряча рявкнула, ну, думаю, ладно, хоть и не права, а не стану за ней бегать. Пусть она и врач, а я зато в два раза старше, унижаться не буду. Да и Лелечка не злопамятная, сегодня остынет, а завтра встретимся как ни в чем не бывало. Ну а если будет она еще дуться, то так и быть, извинюсь, – лаборант тряхнула головой, будто отгоняя грустные мысли, – а до завтра она не дожила… Вот ваш снимок, Гортензия Андреевна, пожалуйста. Видите, в наш конверт кладу справочку из вашей школы, и еще попрошу вас вот в этом журнальчике расписаться, что пленка получена. Теперь ясно, где ваш снимок искать, если он вдруг кому-нибудь понадобится.

Гортензия Андреевна покорно поставила свой четкий учительский росчерк там, куда указывал палец лаборант.

– Так и не удалось вам помириться? – спросила она с сочувствием.

– Ой, не говорите! Главное, она столько для меня сделала хорошего! Внуку аппендицит вырезала так, что шва не видно, мужа наблюдала с диабетической стопой, в общем, я от Ольги Григорьевны видела одно только добро, – лаборант нахмурилась так, будто хотела заплакать, – и нет бы мне вспомнить об этом до того, как я ей нагрубила… Или хоть сразу после, но мне вдруг захотелось свое достоинство показать. Думала, впереди вся жизнь, чтобы помириться, а оно вон как. Ну да ладно, что я… Вам неинтересно.

– Что вы, Нина Васильевна! – вкрадчиво начала Гортензия Андреевна, спрятав свою пленку в ридикюль. – А из-за чего все началось-то?

Нина Васильевна, видно, давно искала, с кем поделиться наболевшим, потому что второй раз ее просить не пришлось. Итак, в субботу в приемный покой доставили Никитина с товарищем после ДТП. Нечаянно заполучив столь именитых пациентов (фронтовой друг Степана Андреевича занимал какую-то крупную партийную должность в Минске), больница встала на уши. После того, как Ольга Григорьевна оказала пострадавшим всю необходимую помощь, из дома прискакали главврач с начмедом и стали водить хороводы вокруг великого писателя и его друга. Ситуация была напряженная и требовала взвешенного решения – или оставить высокопоставленных больных у себя и в итоге принимать не только словесную благодарность за блестящее лечение, или отправить в стационар для избранных и остаться с носом, но, с другой стороны, и не отвечать, если вдруг что-то пойдет не так. Колебания были мучительными, но в воскресенье утром Никитин с другом избавили медиков от необходимости принимать решение, отказавшись от стационарного лечения. Никитин вполне мог по состоянию лечиться в поликлинике, а его приятель нуждался в медицинском наблюдении, но очень торопился домой в Минск, где его ждала больная жена, которую нельзя было надолго оставлять одну.

Степан Андреевич обещал, что товарища на служебной машине бережно, как кислое молоко, отвезет его собственный шофер, а лучшие больницы Минска уже застыли в ожидании великого пациента, в итоге главврач с начмедом, кратко обрисовав друзьям возможные ужасные перспективы отказа от лечения, дали им рекомендации и отпустили восвояси, мысленно перекрестившись и вспомнив про бабу и воз.